Ольга Алексеевна Мухина

Единственное в Рязанской области паллиативное отделение работает в селе Пощупово. Тут нет интернета и передовых технологий, но есть уникальные люди.

Наш постоянный автор Вера Тихонова побывала в Пощуповском паллиативном отделении и встретилась с его заведующей Ольгой Алексеевной Мухиной. 

Читайте ее материал о том, что пациенты должны видеть в глазах врача не страх, а доброту, что последние дни правильнее проводить дома, а еще о том, что в Пощупово помогают людям не умирать, а жить.

В Персии такие ж точно куры, как у нас в соломенной Рязани

От Рязани до села Пощупово километров пятьдесят. Сначала по трассе Урал в сторону Москвы, потом через Рыбное, прямо в ясеневые леса. Читаю в Википедии о здешних местах всю дорогу. Вернее сказать — пролистываю, слишком уж густо замешана история. Вот тут на берегу Оки собирал войско князь Дмитрий Донской, тут — чуть ниже по течению — в бане за крестьянской избой родился пшеничноголовый Сергей Есенин. 

Мне дальше. Туда, где в пощуповских пещерах почти тысячу лет назад два монаха молились написанной в Византии мальчиком-сиротой чудотворной иконе. Для основанного ими монастыря первая, любимая жена Иоанна IV (тогда еще совсем не Грозного) построила церковь в благодарность за рождение долгожданного мальчика, а московский купец-старообрядец Хлудов отстроил толстенные каменные стены. Под этими стенами прямо сейчас творится новая история — рязанской паллиативной медицины. 

Дорога в Пощупово на удивление хорошая, а вот навигаторы, похоже, еще не привыкли к тому, что больше не нужно прятать село от вражеских набегов. И завотделением, Ольга Алексеевна Мухина, не находит себе места, если кто-то должен приехать, особенно если везут пациентов.

«Понимаете, Рязанская область большая. Вот недавно к нам больного везли из Скопинского района, так еле доехали, навигатор не туда вел. И правда, если не знаешь дороги, к нам очень сложно добраться», — переживает она.

Конечно, никто не искал нарочно, куда бы подальше спрятать паллиативное отделение, которое в 2013 году было первым и единственным на всю область, просто все так сошлось. Во время очередной «оптимизации» собирались закрыть участковую больницу, где работала терапевтом Ольга Алексеевна. Главврач Рыбновской районной больницы тогда лично приехал посмотреть, что там происходит на участке и сказал: «А жалко терять здание! Такое добротное, старинное, с толстенными стенами, совсем рядом с монастырем». И когда он поднял вопрос в региональном минздраве, там всплеснули руками: «А мы тут ищем, где отделение развернуть».

Я вспомнил тебя, дорогую, моя одряхлевшая мать

Ольга Алексеевна говорит, что тогда все завертелось просто мгновенно. Сделали хороший ремонт, завезли оборудование, отправили врачей на учебу. И в начале 2014 года начали принимать пациентов.

«Для меня в плане отношения к пациентам ничего не изменилось. Я ведь всегда старалась относиться ко всем так, как хотела бы, чтобы относились ко мне. А вот взгляд на семьи пациентов у меня действительно изменился».

С начала ковида и до сих пор пощуповское паллиативное отделение закрыто для посетителей, так что в палаты мне не заглянуть. Мы с заведующей разговариваем снаружи, и на солидной дистанции. Это не формальная предосторожность — совсем недавно у Ольги Алексеевны заболел один из сотрудников. Но даже на расстоянии видно, как она волнуется и сжимает руки.

«Я не знаю, как в Москве, в крупных городах, а у нас, когда заболевают родственники, особенно пожилые люди, немногие из их родных бьются за них и искренне пытаются помочь. А у других — желание куда-то впихнуть, пристроить человека, чтобы лишний раз себя не утруждать. Вот это я воспринимаю очень болезненно.

Понимаете, я стараюсь, чтобы у нас в отделении было очень уважительное отношение к пациентам. Неизвестно ведь, сколько им осталось, как сложится их судьба. И важно отнестись к ним очень доброжелательно. И очень горько, когда звонят по телефону и спрашивают: «Как вам можно пристроить больного?» Я говорю: «Вы мне объясните свое слово «пристроить». Что значит пристроить? Помочь больному или оказать помощь, чтобы вас на время разгрузить, потому что вы устали — да, мы готовы. Но вы как-то хоть выражения выбирайте. Это же прямо-таки уничижительно звучит», — возмущается она.

Я перебиваю и тут же ругаю себя за несдержанность: «Да, ведь не о собачке же бездомной говорят…». Но моя собеседница не обижается на сравнение, а горячо соглашается: «Да, да, да! Ожесточился в целом народ… Люди не понимают, что и сами будут стары, и сами могут заболеть, и сами могут нуждаться в помощи. И когда дети будут также относиться к ним — они будут вздыхать, удивляться, как так? Но дети же видят, как вы относитесь к своим родителям. Я не говорю о тех случаях, когда нет близких, и какие-нибудь двоюродные-троюродные стараются помочь, не бросать. А когда дети, внуки — меня это задевает. Скоро восемь лет будет, как мы работаем, но до сих пор больно. Это же жестокость».

Рязань. Фото: Михаил Тихонов

Сейчас в Рязани есть кабинет паллиативной помощи в областной клинической больнице, его возглавляет главный внештатный специалист Минздрава Рязанской области по паллиативной помощи Виктор Иванович Гаврилкин. Есть 15 коек в четвертой городской больнице в Рязани. И при Шацкой психиатрической больнице небольшое отделение — там принимают паллиативных пациентов, которым нужно сопровождение психиатра из-за проявлений агрессии или возбудимости. Для всех остальных — стационар в Пощупово. Для миллионного региона — мизер. 

Мне страшно даже подумать, сколько семей в регионе прямо сейчас мучаются с родными, у которых тот же Альцгеймер не тихий и безмятежный, а другой… С теми, кто умирает не внезапно, в секунды, как мой муж от тромбоэмболии легочной артерии, а мучается неделями, месяцами. 

«Да, мучаются. Но вот знаете… бывает так, что лежит тяжелейший больной, родственники очень устали, но говорят: «Нет, как мы его отдадим в отделение? Нет-нет, это наш долг». Я преклоняюсь перед такими людьми.

Им говоришь — отдохните, мы его возьмем сейчас на три недели, на месяц, хоть выспитесь нормально». Но нет. А кто-то готов пожизненно отправить», — моя собеседница говорит с таким жаром, которого трудно ожидать от человека, проработавшего участковым терапевтом три десятка лет.

Я снова здесь, в семье родной, мой край, задумчивый и нежный!

При этом выездной паллиативной службы в Рязани до сих пор нет. А значит, подобрать обезболивание без госпитализации, научить родственников правильному уходу, показать, как самим не сорвать себе спины и психику, некому. И Ольга Алексеевна закрывает и эту амбразуру тоже.

— В первое время приходилось ездить к пациентам очень часто, да и сейчас случается, — признается она. Думать, как помочь, потому что участковые врачи могут сказать: «Мы не понимаем, мы не знаем». 

Сейчас ситуация постепенно становится лучше, и участковые, и специалисты узкого профиля проходят специальную подготовку, для них проводят вебинары. И тот, кто хочет научиться хотя бы работать с болью, могут это сделать. Но все равно, особенно если речь об онкологическим заболевании, порой можно услышать: «А что вы хотите? Пусть лежит, умирает». 

— Я говорю: «Как понять «что вы хотите»? Помощи люди хотят, больше ничего. Они не знают, что делать, как обезболить, как... Приходилось и приходится объяснять родным паллиативных больных, чего по пунктам они могут потребовать от участкового, как это получить», — признается доктор Мухина. И снова съезжает на «любимую» тему: «Те родственники, кто действительно старается сделать как лучше, они же ищут информацию, учатся. И нам звонят и спрашивают: а вот если такой пролежень, а вот как в этой ситуации, как в той.

Иногда смотришь — они ухаживают лучше, чем медики. Уже до такой степени все отработано, и двигательный режим, и противопролежневый, и всякие протоколы соблюдают лучше, чем в стационарах».

Я вглядываюсь в высокие окна, выходящие прямо на Иоанно-Богословский монастырь, и уже не спрашиваю, а просто примеряю на себя и говорю: да, круто, что в стационаре есть и обезболивание, и все на свете, но ведь все равно это не то, что умереть дома. Ведь так?

Рязань. Фото: Михаил Тихонов

«Они все хотят домой. Все наши пациенты хотят домой. Абсолютно все. Как бы им плохо дома ни было, но там им лучше, чем в любом, самом хорошем, стационаре, — соглашается Ольга Алексеевна. И после долгой паузы продолжает. — Для кого-то это возможно, а для кого-то нет. Вот недавно у нас была женщина с огромной гнойной раной. Я думаю, что если бы эту рану видели не медики, да даже медики, но непривычные к такому — грохнулись бы в обморок. Не все готовы к крови, к гною.

Другое дело — если мы в отделении оказали помощь, подобрали обезболивание, решили проблемы по симптоматике, научили родных, как ухаживать, что делать, что давать, то пациент спокойно может находиться дома».

Где-то за садом несмело, там, где калина цветет...

Мы спускаемся к Оке, и вслед нам плывет густой колокольный звон. Раньше стационар и монастырь отделяли считанные метры. Сейчас — те же метры и ковид. «Наше здание, — рассказывает Ольга Алексеевна, — никогда не принадлежало монастырю. Тут была гостиница для паломников, и, как я понимаю, она была довольно востребована».

И соседство с монастырем для паллиативного отделения было очень востребованным. Братья навещали болящих соседей, радовали их к праздникам. А у одного из иеромонахов было послушание — по первому же слову бежать в палаты, чтобы исполнить долг любви перед человеком, который перед лицом смерти захотел стать ближе к Богу, исповедаться или причаститься. Или просто поговорить, чтобы страх хоть немного отступил. Сейчас все это невозможно. Нельзя. Под страхом все той же смерти.

Ставлю себя на место монахов и не понимаю — как я бы жила, зная, что могла бы утешить умирающего, но не утешила? Это же и есть христианство — нести бремя своего ближнего, вплоть до того, чтобы умереть за него. Потом ставлю себя на место заведующей отделением и не понимаю: как я бы поступила, если бы мне пришлось выбирать между помощью моему тяжелобольному подопечному и ответственностью за возможную гибель человека, который мог бы еще жить и жить? Ведь это не Москва, где священники проходят специальные тренинги, надевают «скафандры» и бесстрашно идут в красные зоны. 

А потом ставлю себя на место пациента паллиативного отделения — и становится страшно. Да, я знаю, как хотела бы умереть: по возможности никого не обременяя. Но как узнать, как я на самом деле буду умирать — не умерев на самом деле? И как же тяжело тем, кто работает в паллиативной медицине и на каждом шагу сталкивается с этическими вопросами.

Дать сотрудникам готовые ответы невозможно, ведь каждый раз вопрос будет новым. А научить самостоятельно искать верные ответы, пожалуй, еще сложнее, чем научить ворочать тяжелых лежачих пациентов и лечить запущенные пролежни.

«Каждое слово нужно взвешивать. Каждый свой взгляд. Как бы плохо тебе ни было, пациент должен видеть доброту в твоих глазах. Не страх, не панику — доброту. А для этого нужно быть добрым. Невозможно быть добрым искусственно, за зарплату, по графику. Либо ты такой есть, либо нет. Ведь сколько ни сдерживай себя, рано или поздно настоящее чувство прорвется изнутри», — объясняет доктор Мухина.

Рязань. Фото: Михаил Тихонов

Сердце бьется все чаще и чаще, и уж я говорю невпопад

Мне пора уезжать, но она просит задержаться еще, чтобы услышать про важное. Что фонд «Вера» подхватил паллиативное отделение в Пощупово с самого первого дня. Что терапевт Ольга Мухина много раз ездила в хосписы, которые опекает фонд «Вера» и училась на паллиативного врача. Что всех ее врачей помог обучить именно фонд, и столько нужной литературы дал — не описать. В отделении ведь даже интернета до сих пор нет — ни с коллегами оперативно посоветоваться, ни онлайн-обучение пройти.

«Я ездила на конференции и один раз слушала Анну Константиновну Федермессер. Наверное, когда я ее в первый раз увидела — тогда и поняла, в чем смысл паллиативной помощи на самом деле. Так просто стало по полочкам. Да, не сразу удалось усвоить разные тонкости, я вон до сих пор учусь при любой возможности, но стало понятно, насколько важна паллиативная медицина. Насколько важно то, что мы делаем, для всех людей».

Вспоминаю девиз фонда — «Жизнь на всю оставшуюся жизнь» — и соглашаюсь. Здесь, в Пощупово, пациентам помогают не умирать, а жить — сколько удастся, сколько отмерено. И думают о том, что нужно живым. О том, чтобы не было больно и стыдно. Чтобы не было страшно и одиноко. Чтобы с тобой здоровались — и улыбались.

«Я думаю, в паллиативную помощь нужно идти только по призванию, по внутренней потребности. Либо ты такой есть, либо нет. Душа должна быть доброй»,

— Ольга Алексеевна говорит очень тихо, но твердо. Как говорят о самом сокровенном.

Ветер силится унести ее слова, но все равно слышу. И мой внутренний голос вторит: да, душа должна быть доброй. 

Вам может быть интересно:

«Побудьте со мной» — в этом смысл хосписа. Легендарный петербургский врач-психиатр, д.м.н, почетный доктор Эссекского университета, Андрей Владимирович Гнездилов о работе и жизни в хосписе.

«Те, кто говорит родственникам: “Сдали в хоспис и довольны”, пусть сами придут и посмотрят».Заведующий Первым московским хосписом Ариф Ибрагимов — о том, как пришел в паллиатив, как борется с выгоранием и что должен уметь врач, работающий с умирающими.

Михаил Сушко: «Врач, лишенный сострадания, профнепригоден». Формула жизни сахалинского хосписа.

Сотрудники хосписа: здесь работают те, чей стакан наполовину полон. О своей работе рассказывают специалисты Белорусского детского хосписа.

Материал подготовлен с использованием гранта Президента Российской Федерации, предоставленного Фондом президентских грантов.