Журналистка Анна Данилова – о потере супруга, новой семье и открывшейся двери
"От самого факта, что у другого человека есть опыт потери, тебе уже становится легче – по крайней мере, ты понимаешь, что не с тобой одним это произошло. Потому что первое время казалось, что небо рухнуло тебе одному на голову".Журналистка Анна Данилова – о потере супруга, новой семье и открывшейся двери
"От самого факта, что у другого человека есть опыт потери, тебе уже становится легче – по крайней мере, ты понимаешь, что не с тобой одним это произошло. Потому что первое время казалось, что небо рухнуло тебе одному на голову".«Мы встретились первый раз шесть лет назад, когда вы носили свою замечательную дочь Наташу. За минувшее время произошло самое ужасное и самое прекрасное, что может произойти в жизни каждого человека – вы потеряли любимого человека, и обрели любимого человека. Это невероятная история, сама по себе – мексиканское кино, но, мне кажется, она может быть очень полезна людям». Ровно 6 лет назад главный редактор информационного портала «Правмир» Анна Данилова пережила трагедию - неожиданную смерть мужа. О том, что она пережила, как справлялась и как сложилась ее дальнейшая жизнь, она рассказала известному журналисту Андрею Максимову. Публикуем, с разрешения Анны, ее интервью на «Правмире», и надеемся, что ее опыт поддержит тех, кто переживает потерю сейчас.
– Когда мы с вами познакомились, я был совершенно потрясен, потому что в нашем мире, где всё вкривь, вкось и наперекосяк, я увидел двух влюбленных людей, у которых скоро будет ребенок, у них любовь, и всё прекрасно. Потом ваш муж скоропостижно умер. Что произошло?
– Наташе исполнилось шесть месяцев, утром мы проснулись и нашли папу лежащим без сознания. Приехала скорая и констатировала, что его уже не спасти. Причина смерти, которая указана в заключении – острая легочная недостаточность. Вследствие чего она наступила, мы так и не знаем, вскрытие ничего не показало. Он ничем не болел, всё было хорошо, мы собирались поехать в отпуск – ребенку исполнилось шесть месяцев, и мы ощущали себя правильными родителями: «Фух, дорастили, всё нормально, прикорм ввели, уже на человека похож, теперь можно выдохнуть и куда-то поехать». Буквально накануне смерти Толик ездил в турагентство, договаривался.
Анна Данилова с Анатолием и дочерью Наташей. Фото: Анна Гальперина
– Осознание того, что самый близкий человек ушел, сразу происходит или требуется время, чтобы это понять?
– Первое время, когда ты просыпаешься и сознание начинает возвращаться в реальность, тебе кажется, что это кошмарный сон, сейчас ты проснешься, и всё будет хорошо. Очень долго сохраняется привычка, желание человеку позвонить и рассказать о чем-то, что произошло. Нет, на осознание требуется много времени. Наверное, год привыкаешь.
– Год – это не так долго?
– Потом еще долго тяжело, но к тому, что уже некуда позвонить, привыкаешь за год.
– Какими были первые дни, что вы делали?
– Вела какие-то обсуждения с похоронным агентом, занималась ребенком, Наташе было всего шесть месяцев. Это было сложно, но во многом оказалось спасительно. В первые месяцы, когда Толика не стало, с нами жила моя мама, она мне очень помогала с Наташей. Потом где-то месяца через три я поняла, что мне надо заниматься всем этим самостоятельно, и мама вернулась к себе домой.
И я втянулась в этот режим жизни с маленьким ребенком: встал, покормил, переодел, погулял, уложил. Во время детского сна быстро поработал какую-то работу, потом снова покормил, погулял, переодел. Если все три месяца до этого я могла только безостановочно рыдать, то тут как-то поняла, что места уже на это нет. Рыдания рыданиями, а гулять на площадку или в парк все равно надо идти, – все необходимое ребенку надо делать.
– После смерти мужа было состояние постоянной истерики?
– Не истерики. Но, как сказать… Наверное, месяца три ты воспринимаешь мир совершенно черно-белым. Тебе вроде кажется, что ты уже можешь себя в руках держать, потом кто-нибудь спрашивает: «Ну, как вы?», и ты плачешь.
– Вы сами смогли взять себя в руки или обращались к каким-то специалистам?
– Нет, не обращалась, хотя мне многие советовали пойти к психологу. Я не очень хотела – хотя, наверное, это было бы правильно – потому что мне кажется, что психолог все-таки больше работает с внутренними проблемами. А тут я считала, что проблема чисто объективная, внутри меня ничего такого не произошло, а причина исключительно вовне – в один момент не стало горячо любимого мужа. Психолог мне его не вернет, поэтому мою проблему он никак не решит.
Но для меня чрезвычайно важным было общение с людьми, которые проходили через подобный опыт. Ко мне приезжали и матушка Галина Соколова, и отец Феодорит (Сеньчуков) – люди, которые тоже прошли через внезапную потерю супругов в достаточно молодом возрасте. Я цеплялась за их слова, за их опыт…
– Можете привести что-то из того, что они вам рассказали, что пригодится людям, которые оказались в такой же ситуации?
– Они не давали никаких практических советов. Скорее, рассказывали о том, как они это переживали.
От самого факта, что у другого человека есть этот опыт, тебе уже становится легче – по крайней мере, ты понимаешь, что не с тобой одним это произошло. Потому что первое время казалось, что небо рухнуло тебе одному на голову.
Потом, например, встречаешься с владыкой Пантелеимоном (Шатовым), и он ровно эти слова говорит: первые три месяца после смерти жены вокруг меня все было черно-белое. И ты понимаешь, что другой человек тоже там был и через это прошел. Мне очень нужно было это общение.
– От этого легче?
– Я не могу сказать, что легче. Я не хотела, чтобы мне стало легче. Первый год, наверное, я, наоборот, хотела, чтобы меня какой-нибудь самосвал переехал.
– А дочка?
– Как быть с ребенком – это отдельный вопрос, который тоже меня очень мучил. Я написала завещание, чтобы, если что, ее воспитывала крестная. Мне в какие-то моменты даже казалось, что, может быть, лучше будет, если Наташа будет расти в какой-то полной нормальной хорошей семье, где мама не рыдает с утра до ночи.
С Наташей. Фото: Ксения Кузьмина
Вообще, первые года полтора я находилась в очень большом конфликте с жизнью в принципе. Когда дочке исполнилось два года, то есть полтора года прошло, я чуть не попала в авиакатастрофу. Мы с Наташей отдыхали в Турции, и оттуда я на один день улетела на православную конференцию в Афины. Дочь осталась с подругой. Буквально – ночь перелет, день на конференции и ночной перелет обратно. На обратном пути наш самолет попал в сильнейшую грозу. Не знаю, что произошло, но была сильная турбулентность, самолет кошмарно трясло, свет выключили, горели только сигналы аварийных выходов. В какой-то момент самолет начал резко снижаться – не как в воздушной яме, когда он проваливается и набирает высоту, а ровно снижаться, совершенно отвесно, около минуты. Может быть, пилот просто опускался ниже уровня грозового фронта, но в салоне это было непонятно.
Все закричали. Я первый раз молилась вслух, причем по-гречески. Греки вокруг. Я вспомнила «Kyrie eleison» («Господи, помилуй» – прим.ред.), это очень понравилось моим соседям по ряду, пожилым грекам. В этот момент я поняла, что мне туда нельзя, я должна остаться, меня ждет дочка. Это была очень четкая для меня точка, если не возвращения, то выбора.
– Понятно, что до этого вы как человек верующий не могли думать о самоубийстве. Что вам давало силы жить – первое время?
– Конечно, ребенок. Конечно, работа. Конечно, «Правмир», потому что это было основное дело жизни Толика (моей жизни тоже, но главное – его жизни), и мне было важно, чтобы оно не закончилось. Когда Толика не стало, многие думали, что «Правмир» этого не переживет. Ни в финансовом отношении, потому что Толик закрывал огромное количество таких проблем, ни чисто организационно. Когда в проекте есть один-два ведущих человека и что-то с ними случается, это не жизнеспособная конструкция. Все – и те, кто хорошо относились к проекту, и те, кто критиковали, в тот момент решили, что «Правмира» больше не будет. Мне было очень-очень важно, чтобы всё продолжилось, возможно, даже приумножилось и выросло, чтобы издание продолжалось и чтобы Наташка росла. То есть за эти вещи теперь отвечала я.
– Когда ушел ваш муж, вы ощущали его присутствие или это всё мистические выдумки и ничего такого нет?
– Это очень интересный и очень важный вопрос. Часто говорят, что верующему человеку проще, чем атеисту, переносить смерть близкого человека. Мне тоже раньше так казалось. Сейчас я, по крайней мере, с опорой на свой опыт могу сказать, что любым людям переносить это одинаково сложно. Потому что рядом с тобой был человек, ты его держал за руку, а дальше буквально вырастает какая-то каменная стена, и ничего больше нет, у тебя нет с ним никаких связей, нет никакого ощущения его присутствия.
– Нет?
– У меня не было. Он мне не снился. Можно верить в то, что вы встретитесь, верить в то, что он видит, как растет его ребенок, но никакой реальности, данной в ощущениях, нет. Об этом же я слышала от многих. Это было на самом деле очень тяжело, потому что ты надеешься, что какая-то связь остается, а потом понимаешь, что верить в это можно, но никаких видений, ничего этого нет. Моя очень близкая подруга чуть раньше, чем я, потеряла мужа, она агностик, и у нас с ней был абсолютно одинаковый в этом смысле опыт такого молчащего неба.
– Как в такой ситуации ваша вера в Бога не уменьшилась, что происходило с вашими отношениями с Богом?
– Помните, как Христос говорит: какой отец даст в руки камень своему ребенку, если тот просит хлеба? У меня не было такого конфликта, я не потеряла веру, не ушла из Церкви. Нет, внешне у меня было все очень ровно и спокойно. Но внутри у меня было такое чувство: ты просил хлеба, а тебе дали камень. Я оказалась в очень жестокой, непонятной и очень непредсказуемой ситуации, когда ты, с одной стороны, не понимаешь, где же еще искать защиту и опору, а с другой стороны, не знаешь, чего ждать дальше, что еще заберут и что придет на смену?
Это был очень тяжелый момент. Где-то в подсознании было ощущение очень сложных взаимоотношений: почему-то твой Отец с тобой поступил очень несправедливо, так, как ты, казалось бы, не заслуживаешь. Мне ведь раньше казалось, что для того, чтобы всё было в жизни хорошо, надо стремиться все делать идеально и ничего не нарушать. Оказалось, что никакая правильная жизнь, внешне правильная, на самом деле не гарантирует тебе ничего, это не панацея, и через какие-то испытания проходят абсолютно все.
– Обида на Бога была?
– Я бы это описала как чувство сильного недоверия. Если обида, то скорее за ребенка. Когда Наташа только начала говорить, то стала спрашивать, где папа, и бросалась абсолютно ко всем чужим отцам, пытаясь разглядеть – не это ли ее папа? Когда голубые детские глаза смотрят в небо и она говорит: «Господь даст папе шапку, теплую курточку, варежки, валенки и лесенку, и папа к нам оттуда с неба спустится по этой лесенке, правда, мама?» – это намного тяжелее, чем когда тяжело тебе самому.
Наташа
– Но ваша вера осталась, тем не менее.
– Вопроса о вере я перед собой не ставила, мой вопрос формулировался по-другому: «Господи, как же так получилось? Ведь мы же просили совсем о другом». Было действительно совсем непонятно, почему так произошло.
– Ваша вера в Бога настолько крепка, что ее ничто не может поколебать? Ушел ваш муж, и вы начали активно заниматься порталом «Православие и мир». Многие бы в этой ситуации сказали: «Я вообще больше Богом не буду заниматься, не хочу больше Его знать». А вы, наоборот, не отвернулись от Бога в тот момент, когда, казалось, Он отвернулся от вас. Почему?
– Свою веру обсуждать сложно, я бы не сказала, что я какой-то образцово-показательный христианин. По большому счету, мне, наоборот, кажется, что в моей жизни христианства меньше, чем хотелось бы. Много всего внешнего, а внутренне – это большой вопрос, ответ на который получишь только после того, как предстанешь на Суд Божий. Вообще, у людей этот опыт взаимоотношений с Богом после такой потери очень разный. У меня это произошло таким образом.
Одна женщина, у которой погиб очень талантливый, прекрасный 15-летний сын, рассказывала, что у нее был огромный кризис веры до того момента, пока она просто не встала и не высказала Богу «все, что о Нем думала». После этого, – говорила она, – меня отпустило. Мне кажется, что в такой ситуации очень важно с Богом разговаривать, но ответ, который ты получишь, может прийти, во-первых, не сразу, во-вторых, совершенно не таким образом, как ты его ждешь.
– А известный христианский постулат – у Господа мертвых нет – не успокаивает?
– Он хорошо успокаивает, когда речь идет о друзьях, знакомых, о людях, с которыми ты много и хорошо общаешься, но которые не составляют твою ежедневную жизнь. Когда речь идет о совсем близких, это уже тяжелее.
– Огромное количество верующих людей, когда происходит какое-то тяжелое событие, задают себе вопрос: зачем это произошло? Не «За что мне это всё?», а зачем. Когда у вас произошла трагедия, вы спрашивали себя, зачем это вам?
– Я, скорее, читала про другую постановку вопроса – для чего? Об этом у Франкла очень хорошо написано в его замечательной книге «Сказать жизни «Да»: психолог в концлагере». На этот вопрос у меня тоже совершенно не было ответа. В каких-то ситуациях ответ более-менее очевиден – к примеру, родился ребенок с какими-то сложностями со слухом, и родители создали первую в России школу для таких детей.
Год спустя я написала первый текст – он назывался «Ампутация» – в котором я описала все стадии переживания, через которые человек проходит после смерти близкого. Для меня важно, что я могу рассказать о своем опыте молодым женщинам, которые тоже через это проходят, могу дать им почувствовать, что они в этой ситуации не одни. И я очень ценю возможность делиться этим своим опытом.
– Никакого главного совета человеку, который потерял близкого, дать нельзя?
– Я могу дать много советов тем, кто его окружает. Например, что человеку не надо говорить ничего типа «всё у тебя еще в жизни будет, всё будет хорошо, ты, главное, держись, мужайся, крепись».
– Почему нельзя говорить, что всё еще будет?
– Это не то, что человек в такой момент хочет слышать. На самом деле ничего из того, что мы можем сказать, абсолютно не работает. Потому что все происходит не на уровне слов, речь идет о каких-то внутренних процессах в человеке. Все абсолютно бесполезно. Работает только одно – человека, наоборот, надо слушать и помогать ему выговориться, выплакаться, быть с ним рядом.
– Сейчас вы снова замужем. В какой момент вы поняли, что жизнь не закончилась?
– Ни в какой. Я была абсолютно уверена в том, что я совершенно точно больше никогда не выйду замуж, это для меня была абсолютная аксиома.
– Почему? Вы красивая, молодая женщина.
– Я просто понимала, что больше ни одного мужчину рядом с собой не готова видеть. И руководствовалась классическим принципом: если у вас нету тети, то вам ее не потерять. Второй раз через такое лучше никогда никому не проходить. Поэтому я была абсолютно уверена в том, что эта тема для меня полностью и навсегда закрыта.
– Что потом произошло?
– У меня складывался особый круг общения – родители, которые в одиночку воспитывают своих детей, потеряв второго супруга. Я сама такой круг подбирала. Мне казалось, что ребенку очень важно общаться с детьми, у которых тоже есть опыт потери родителя. Эта ситуация довольно редкая.
– Что вы делали, когда встречались?
– Ничего особенного. Просто с детьми гуляли, куда-то ходили – в зоопарки, в какие-то батутные центры, океанариумы. При этом дети знали, что это девочка Наташа, у которой умер папа; это девочка Аня, у которой тоже умер папа; это мальчик Захар, у которого умерла мама. От мысли, что Петрову тоже плохо, Васечкину стало чуть полегче – к этому главному принципу и сводится вся история про обмен опытом.
На этих прогулках дети общались, родители тоже общались. Так мы познакомились с Андреем. До этого я была знакома с его первой женой Катей Ремизовой, именно с ней я, можно сказать, дружила, хотя мы достаточно редко виделись. Она тоже писала для «Правмира», я знала, что у нее есть маленький сын Захар. Мы несколько раз встретились с Андреем, прогуляли вместе детей. Представляете, как одновременно выгуливать шестилетнего ребенка и трехлетнего ребенка? «Наташа, отошла от Захара!» – «Захар, ушел от Наташи!» – «Все ушли оттуда, близко не подходите!» – «Если ты сейчас не отойдешь от края дороги, мы быстро уходим! Всё, уходим!» – «Так, руки мыть немедленно!» – «Все уходим домой и больше никогда». – «Ну, ладно, еще полчаса вместе», – как-то так примерно это выглядело.
С Андреем Ремизовым. Фото: Мария Струтинская
– Как в этом всем может родиться любовь?
– Никак. Я носила обручальное кольцо, он носил обручальное кольцо, и ничто не предвещало. Мы спокойно друг с другом общались. Надо сказать, что мне даже это было симпатично: я предполагала, что и он уже, наверное, никаких мыслей по поводу возможного второго брака не имеет, и со мной все понятно. В такой ситуации общаться легко и просто.
Потом мы с дочкой уехали отдыхать в Болгарию, Андрей с Захаром остались здесь в Москве. И мы с Андреем начали немножко переписываться. Сначала про детей что-то друг другу писали, потом стали более подробно разговаривать, обсуждать какой-то свой опыт потери и все, что с ним связано. Потом в какой-то момент не то что кто-то в кого-то влюбился, а появилось совершенно неотвратимое чувство, как данность – как будто вас привели друг к другу, поставили рядом и сказали: «Дальше вы идете вместе». И всё.
– Подавляющее большинство людей, у которых есть какой-то опыт любви, тем более трагической, боятся нового чувства. У вас не было страха? Страха совершенно новой жизни.
– Сложно сказать. У меня было очень сильное чувство, что все, что я делаю, это абсолютно неправильно по отношению к Кате, первой жене Андрея. Я по этому поводу очень долго плакала, переживала. Не по отношению к Толику. Про Толика я хорошо понимала, что единственное, чем он может быть недоволен, это то, что я три с половиной года лью горькие слезы и ношу траур, и Наташа все это видит.
– Вы переживали не из-за того, что вы предаете ушедшего мужа, а из-за того, что предаете подругу?
– Я даже не знаю, можно ли здесь говорить о предательстве, потому что Катя с Андреем во время ее болезни обсуждали возможность его второго брака. В общем, меня это очень пугало: я понимала, что, с одной стороны, ситуация уже неотвратимая, а с другой стороны, какая-то сложная. Через несколько дней я просто прямо попросила: «Катя, можно какую-нибудь обратную связь? Я понимаю, что тебе там всё видно, можешь дать знак, пожалуйста? Потому что очень тяжело».
Екатерина Ремизова
Второе, что меня очень волновало в этой истории – это Захар. Ему тогда исполнялось семь лет, и можно было предположить, как он на эту ситуацию может отреагировать. Правильная реакция ребенка была бы – это вообще не наша мама, у нас наша мама есть, я больше никого не хочу. Мы неплохо с ним общались, но никакого восторга в наш с Наташей адрес он не проявлял. И вдруг пару дней спустя Захар за завтраком сказал Андрею: «Папа, знаешь, Наташа Данилова – это единственная девочка, которая меня понимает. У нее папа на небе, у меня мама на небе. Я подумал, может, вам с Наташиной мамой пожениться?» Причем Андрей с Захаром ничего до этого момента не обсуждал. Так я получила ответ сразу на оба свои сомнения.
– Вам приходилось каким-то образом выстраивать отношения между вашими детьми?
– Было и есть много достаточно сложных моментов, в том числе педагогических. Но сами по себе Наташа с Захаром очень хорошо вместе играют и общаются. Они очень дорогие друг для друга люди. В общем, с ними все сложилось достаточно хорошо, несмотря на то, что нас это очень волновало. На сегодняшний момент у них очень теплые взаимоотношения, как будет дальше, посмотрим.
– Я еще раз хочу вернуться к вопросу о страхе. Начинать новую жизнь вообще очень непросто, а вы начали новую жизнь с двумя детьми, потом у вас довольно быстро родился третий ребенок, а сейчас вы ждете четвертого. Что сказать людям, которые в подобной ситуации боятся брать на себя ответственность, начинать новую жизнь, боятся каких-то вещей, которых они не предполагают – боятся любви, короче говоря?
– Я не знаю. Мне кажется, что бы мы людям ни сказали, это не будет иметь для них абсолютно никакого значения. Кто-то делает для себя один выбор, кто-то – другой. Я, например, всю жизнь боялась абсолютно всего, я классическая умная Эльза из сказки – помните, она спустилась в погреб, увидела там мотыгу и заплакала, представив, как через десять лет у нее родится сын, спустится в этот погреб и эта мотыга упадет и убьет его?
– Это вы?
– Да, это абсолютно я. Прежде чем выйти замуж за Толика, я два года думала над его предложением о браке. Я думала: а что, а как, он, не он? Очень боялась ошибиться, не могла до конца разобраться в себе. Я, конечно, потом жалела, что так долго думала. С Андреем у нас от первой встречи (уже не в качестве мамы Наташи и папы Захара) до свадьбы прошел примерно месяц.
– Вы говорили, что полтора года вы жили в ощущении темноты и мрака. Когда возникло чувство, что вы выходите на свет? Когда уже с Андреем все началось или до этого?
– Уже через год мне не то что полегчало, но жизнь как-то более-менее выровнялась. Но все равно в какие-то моменты накрывало, и было невообразимо тяжело, я плакала. Мне во многом помогло то, что я начала фотографировать. Это для меня тоже было продолжением дела Толика, потому что он фотографировал очень хорошо.
Я в какой-то момент поняла, что у меня есть огромный ящик фототехники, классный маленький ребенок, и что Наташу надо фотографировать так же хорошо, как если бы сейчас ее фотографировал папа. Я с головой погрузилась в обучение, ходила на курсы. Там были очень жесткие требования, и в ходе обучения и сдач контрольных мне тоже стало полегче.
– Сейчас вы счастливы?
– Я ощущаю, наверное, и счастье, и очень большую благодарность. Но очень сложно говорить о своей жизни в настоящий момент – и сложно, и страшно. Когда родилась Наташа, мне хотелось со всем миром поделиться своим счастьем. Сейчас мне, конечно, сложнее о таких вещах говорить. Может быть, это очень дерзновенно звучит, может быть, смело, но можно сказать, что я – счастливый человек, счастливая мать, я успешный журналист. Стараюсь.
– У вас особый жизненный опыт, трагический. Что с ним делать, когда ты строишь новую жизнь? Надо ли вообще иметь в виду опыт предыдущей жизни? Как не сравнивать нового человека с тем, кто ушел? Или сравнивать?
– Мне кажется, что сравнивать невозможно. Просто когда ты проходишь через опыт потери в семейной жизни, потом ты понимаешь, что на самом деле в жизни главное. Я какие-то вещи очень сильно переосмыслила, еще пока жила одна вместе с Наташей. Я поняла, что абсолютно все бытовые разногласия и бытовые мелочи совершенно прекрасны. Пусть бы он в жизни ни одной полочки не повесил, ничего, только хоть бы сейчас на диване лежал, ничего не делая – живой, родной и всё, что угодно, я на всё согласна. Все бытовые вопросы отходят на второй план, и ты понимаешь, что на самом деле все поправимо, кроме смерти, и ничего не важно, кроме жизни.
– Это хорошие слова, но вы на самом деле всегда живете с таким ощущением?
– Нет. Потому что это все-таки состояние человека, который прошел через определенную травму. Потом через какое-то время легчает, предыдущий болевой опыт утихает, и ты нормально начинаешь выяснять с мужем отношения – кто что сегодня готовит, кто тут опять всё разбросал, кто укладывает детей и так далее. Для меня сейчас это показатель более здоровых отношений.
– Когда вы начали жить с Андреем одной семьей, что было самое сложное?
– Наверное, все сложности были связаны с детьми, эта вся околодетская организация. Захар пошел в школу, адаптировался к новому коллективу. Наташа тоже росла, мы придумывали какие-то правила поведения.
– Любовная лодка разбилась о быт – это не про вас?
– Она, может быть, еще десять раз разобьется. Но я стараюсь, чтобы в бытовом плане всё было максимально автоматизировано – всякие паровые швабры, четыре мультиварки…
– Вы рассказали про отношение Захара к вашему браку. А как вы объяснили Наташе всё происходящее?
– Наташе было, наверное, сложнее всего, потому что хотя мы с ней все это обсуждали, ей было на тот момент три с половиной года. Какое-то время прошло, и Наташа стала звать Андрея папой. Это была инициатива Захара, и для меня это было неожиданно. Мне казалось, что ситуация ясна: есть папа и мама, они на небе, а мы просто Аня и Андрей, мы никакие не папа и не мама. Но Захар очень четко спросил сразу после свадьбы: «Теперь можно говорить “мама”?» Я снова почувствовала себя немножко не на своем месте. Наташа Андрея звала долгое время Андреем, потом Захар ее приучил: «Почему ты говоришь “Андрей”? Надо говорить “папа”». И она послушно стала называть Андрея папой. Сейчас как-то у них выстроилось, что есть мама Катя на небе и мама Аня здесь; папа Толик на небе и папа Андрей здесь. У Наташи вообще в какой-то момент сложилась такая концепция, что мама Катя – это тоже ее мама, только на небе.
Мне кажется, что у обоих детей было такое сильное чувство неполноты семьи, понимание, что, скорее всего, больше не будет ни братьев, ни сестер, и они будут один на один со своим родителем, что они максимально хорошо эту историю приняли. Сейчас по-разному складывается, есть свои проблемы у всех, но тогда от этого чувства семейного голода они очень легко перешли к ситуации полной семьи.
– У вас с Андреем родился сын. Как дети восприняли его появление?
– Захар принял совершенно по-мужски. «Так, брат, угу. Когда говорить начнет? Ага. А пойдет когда? Так, понятно». Типа, приходите через год. Он отнесся к новорожденному Андрюше без большого интереса, без каких-то лишних эмоций. Наташа восприняла его с огромным восторгом и трепетом, она очень давно хотела малыша. Первый месяц ее немножко штормило, она много плакала по разным другим поводам, но какое-то время прошло, и они с ним очень-очень подружились. Андрюша очень их обоих обожает.
Екатерина Ремизова
– У вас бывают споры с мужем, как воспитывать детей?
– Да. Ключевой вопрос – кто принимает окончательное решение. Это сложно. Кто решает, делать ребенку прививки или не делать? Отдавать в школу или не отдавать? Обычно мы стараемся советоваться и приходим к какому-то общему знаменателю, но бывает, что мнения сильно расходятся. Мы бесконечно это обсуждаем. Я говорю: «Нам надо поговорить». Дальше я могу на эту тему говорить 3,5 часа.
– Что в результате обсуждения происходит?
– Происходит обсуждение, а потом еще обсуждение, потом еще обсуждение.
– У вас нет главы семьи?
– У нас нет человека, который бы стукнул кулаком по столу: «Я сказал!» Нет, мы пытаемся найти правильные решения. В каких моментах нужен мягкий подход, когда – более строгий? Надо настоять, привести ребенка к какому-то результату или отстать от него? В общем, много таких моментов.
– Сейчас, оборачиваясь в прошлое из вашей нынешней жизни, как вы оцениваете то, что случилось в вашем первом браке?
– Ничего, мне кажется, не изменилось. Конечно, на данный момент мы, хотя я и боюсь так говорить, очень счастливы. Конечно, опыт нового брака во многом дается нам намного проще, чем опыт обоих в первом браке. Просто мне кажется, что во втором браке ты уже очень много понимаешь: где можно уступить, где лишний раз не стоит качать права и так далее. Но при этом мне кажется, что каждый из нас очень дорого бы дал за то, чтобы ни в нашей с Толиком жизни не было 2013 года, ни в жизни Андрея и Кати не было 2010-го, когда она заболела раком. Конечно, при всех сложностях, которые были в первом браке, мы с Андреем оба предпочли бы вариант, при котором у нас бы с ним не было повода познакомиться.
Однажды моя знакомая спросила: «Ты понимаешь, что если бы, – может, так не очень хорошо говорить, – но если бы не произошло той потери, то сейчас бы не было этого?»
– Это то, что я не решился спросить.
– Сейчас все хорошо. Но это история про то, что ты умер, твоя жизнь закончилась, ты в некотором смысле это принял, а потом тебе говорят: «Погоди, это еще не все. Есть продолжение. На самом деле еще будет вот так». Это какая-то такая жизнь после смерти.
– За время с 2013 года по нынешний что самое главное произошло в вашей жизни? Какие события на вас повлияли?
– В какой-то момент я думала, что у Бога есть особое попечение о вдовах. Раз оно есть – обидеть вдову и сироту считается нехорошо, значит, особых проблем в моей жизни больше не должно быть. Потом буквально за одно лето прошла забавная череда событий. Сначала эта чуть не случившаяся авиакатастрофа. Потом я попала в ДТП – у такси, в котором я ехала, сломалась ось, и я тоже чудом не попала в аварию. Затем я сломала руку. Потом у меня тяжело заболела Наташа. В общем, было такое чувство, что многовато всего на одну меня за такой короткий период времени. Мы тогда с моим духовником рассуждали, что непонятно, как расценивать эти события. То ли это какое-то предупреждение, что что-то не так происходит, и это повод огорчаться, то ли повод радоваться, потому что самолет не упал, из ДТП этого я вышла живая и невредимая, рука у меня починилась нормально, и еще на этом фоне дочка начала сама засыпать. Из больницы мы тоже выписались, и всё благополучно. Непонятно, то ли как-то переживать, то ли благодарить судьбу.
В тот момент я поняла, что нет никаких панацей, никаких теоретических защит, типа, если ты вдова – то всё будет нормально. Нет. Никто не знает, как будет. Все проходят через какие-то страшные события.
Вы у меня спрашивали совета тем, кто оказался в тяжелой ситуации. Одна моя знакомая потеряла мужа в автомобильной катастрофе, и когда мы с ней про это говорили, я ее спросила: «Помнишь ли ты, что было с тобой 12 сентября 2013 года?» Она говорит: «Конечно, помню. У нас с мужем был буквально второй медовый месяц. Мы поехали в огромное прекрасное путешествие, это был лучший сентябрь в моей жизни». Я говорю: «А у нас как раз этот день был самым страшным – умер Толя, и всё разрушилось». Когда кажется, что ты со своим горем один, ты не понимаешь, что вокруг тебя есть еще много людей, которые через такую страшную потерю уже прошли, а у тебя в тот момент было всё нормально. Теперь проходишь ты, у других вокруг тебя как-то более-менее благополучно, но это совсем не значит, что ты такой в этом мире один.
– Вы сказали, что после ухода мужа вы никак не ощущаете его присутствия. А присутствие Бога вы ощущаете?
– У меня был опыт очень внятной визуализации всей этой истории. Попробую рассказать. Когда не стало Толика, я очень четко видела перед собой, как возникла кирпичная стена, и было это абсолютное ощущение наглухо закрытой двери. Когда уже было понятно, к чему дело идет с Андреем, моя знакомая попросила меня, как фотографа, присутствовать на родах. Это был ее пятый ребенок.
Мы сидели в темной палате, ждали, между схватками проходило время. И в этот момент я очень отчетливо увидела ту же самую дверь, и увидела за ней такой приходящий космос. У меня уже был опыт, когда я видела, как жизнь уходила, а здесь я присутствовала совсем близко к моменту, когда жизнь должна была прийти.
Мы сидели в этой тишине, и я прямо чувствовала, что та самая дверь открылась и что за ней - звездное небо.
Сложно говорить про присутствие Бога… Но вот такой опыт закрывшейся и открывшейся двери у меня совершенно точно был.
Фотографии Анны Гальпериной, Марии Струтинской, Ксении Кузьминой, Валерии Потаповой и из личного архива.
