Писатель и сценарист Анна Козлова рассказывает о переживании смерти мужа и о том, что ее спасало и продолжает спасать.

Потом приходит ярость…

Со смерти моего мужа прошло почти полгода (интервью было записано в феврале 2022 года — прим. ред), и, кажется, я уже немного могу отстраниться от того, что пережила, и связно об этом рассказать.

Петр умер 21 октября, но в действительности он умер на три недели раньше, потому что 1 октября, на третий день его пребывания в больнице с ковидом, его перевели в реанимацию, и я потеряла с ним связь. В последний раз мы смогли коротко поговорить как раз накануне перевода из отделения в реанимацию. Он сказал, что телефона там у него не будет, что он постарается что-то читать. Но ничего из того, что я ему отправляла, он так и не прочитал.

За эти три недели его состояние неуклонно ухудшалось. Какая-то часть меня была готова… Нет, не готова, но я думала, позволяла себе думать, что он может умереть.

Это очень запретная тема, потому что в этом есть какой-то абсурд. Да, понятно, что когда человек лежит в больнице в тяжелом состоянии, в это вовлечено довольно много людей — родственники, близкие друзья, дети. Тебе звонят, спрашивают каждый день, как в канцелярии — а что? а врачи что говорят? какой прогноз? И ты сообщаешь людям новости из той серии, что вот сегодня у него отказала почка. А тебе отвечают: «Ну вот знаешь, вот есть 90-летний брат подруги моей подруги, у него отказал мозг, почка, глаза, он лежал под ИВЛ три месяца, но сейчас встал и с ним все в порядке». И сказать в ответ, что у меня есть ощущение, что он умрет — значит подвергнуть себя такому критическому недоумению.

Я только с одной подругой могла обсуждать то, что реально происходило. Она была в состоянии говорить со мной без осуждения.

Понимаете, когда твой муж лежит в больнице, и ты говоришь: «Мне кажется, он умрет», все воспринимают это так, словно ты этого хочешь, словно ты озвучиваешь свое желание.

Не знаю, можно ли было использовать это безвременье, когда он был в реанимации, как-то иначе. Но, наверное, это время было самым тяжелым. Как ни чудовищно звучит, когда мне все-таки позвонили и сказали, что Петр умер, я испытала некоторое облегчение. После трех недель в подвешенном состоянии в моей жизни появилась крупица ясности.

Я тоже болела ковидом, но существенно легче, без проблем с легкими. Это было нелегко, я лечилась, принимала кучу препаратов. И пока я была больна, мне было легче. Я не думала о нем, потому что думала о себе, я консультировалась с врачами, занималась своим здоровьем. А когда выздоровела, накатило…

После сообщения о смерти я, наверное, дней пять-семь была в таком сомнамбулическом состоянии, когда боль, которую ты ощущаешь, словно физическая, и совершенно теряется контакт с собственным телом. 

Я перестала есть, перестала спать, все время рыдала. А доходя до полного изнеможения, могла три часа сидеть, привалившись к стенке. Я не знаю, как это описать. Мне было хорошо, мне было плохо. Такое ощущение полной пустоты, безразличия. 

Но при этом жизнь же не останавливается, каждый день наступает новый день. И есть задачи, которые ты должна решать.А где-то спустя недели две меня охватило чувство, в котором неловко признаваться — это всепоглощающая ярость. Конечно, я смотрела фильмы, в которых герои теряли любимых, родителей, детей, читала книги, и понимала, что, наверное, это тяжело. Но нигде и никогда я не слышала о том, что в какой-то день вдруг появляется ненависть к умершему. Ты злишься, чувствуешь себя преданной. Понятно, что чаще это происходит в те моменты, когда у тебя нет сил справляться с вызовами жизни. А они случаются очень часто, поскольку делать что-то становится тяжело.

Смерть как роды

Ты теряешь возможность на что-то влиять и оказываешься словно в вакууме. Ты не ешь, не спишь. И в этом состоянии можешь начать орать матом в ситуации, когда раньше бы просто не обратил внимание.

Вот ты идешь с собакой, и какая-то бабушка из тех, кто считает своим долгом указывать, что все все делают не так, говорит что-то типа: «Собака должна быть в наморднике». И можно пошутить в ответ, пожать плечами или молча пройти, как я делала всю свою жизнь. Но в этом состоянии я могла с такой яростью начать орать, что это меня саму страшно пугало.

Мои подруги — чаще все-таки подруги, чем друзья мужского пола — постоянно спрашивали как я. Была огромная поддержка. Со мной вот прямо возились, мне звонили каждый день, привозили еду, все что угодно, брали на себя многие бытовые вещи. И мне посоветовали обратиться к психиатру, чтобы он выписал таблетки.

Я ходила к психотерапевту и, если честно, мне это не очень помогло. Может быть, прошло очень мало времени, может быть, я не смогла сформулировать запрос. Наверное, просто посидеть, поплакать с чужим человеком, это хорошая опция, но у меня достаточно откровенные отношения с близкими людьми, нет такого, чтобы нужно было идти к психотерапевту, чтобы о чем-то рассказать, или просто это был не тот психотерапевт.

А психиатр… Это человек, который считает, что все в жизни можно поправить таблетками, и главное — снизить остроту переживаний.

Но есть одна парадоксальная вещь… Вот ты понимаешь, что тебе очень больно. Если у тебя болит спина, ты прилагаешь огромные усилия, чтобы эта боль исчезла, и это нормально. Идешь к врачу, читаешь в интернете, какие есть мази. Здесь же боль иного рода. Она тебя разрывает, но при этом она — единственное, что осталось у тебя от человека, которого ты любил. И страх, что она закончится — и ты уже ничего не будешь чувствовать. 

Я очень хорошо помню этот страх. Вся наша современная культура заточена на избегание боли. А я напротив, хотела все прочувствовать, я должна была все прочувствовать. Это чем-то похоже на то, как некоторые женщины рожают с анестезией, а другие говорят, что хотят все прочувствовать, потому что это чудо рождения.

Морковка — это гениально

Одновременно на меня свалились собаки. Если раньше мы с мужем делили их и как-то подстраховывали друг друга в плане прогулок, то теперь я оказалась заложником собак. Невозможно было никуда уехать, невозможно вернуться домой чуть позже, потому что моя жизнь превратилась в обслуживание собак и гуляние с ними. И была обида, такая постоянная жалость к себе — о Боже, ну и зима, темнота, снег, а я бедная по морозу иду с этими собаками, как же жизнь ко мне жестока!

Постепенно это ушло. Я не могу сказать, что это было сознательное решение принять на себя ответственность за себя саму, за собак. 

Конечно, сначала просто впрягаешься в ярмо. А потом эта рутина начинает спасать, как ни странно. Потому что появляются микроцели, маленькие шаги, без которых ничего невозможно.

Единственное желание, которое у тебя есть — лечь в кровать, повернуться лицом к стенке и лежать. А нужно выйти с собаками, иначе им будет плохо, всем будет плохо. Вот вышла с собаками — хорошо, молодец. А теперь собак надо покормить. Покормила — молодец. А еда закончилась. Надо идти в магазин. Надо купить собакам еду. Сходила в магазин — молодец, все просто гениально.

Купила еду — а ее надо готовить. Надо варить кашу, варить мясо, чистить овощи. И все эти занятия не то что поддерживают… Но ты как-то успокаиваешься, обретаешь уверенность и даже, не побоюсь этого слова, гордость собой. Потому что я смогла.

Я все делала черепашьими шагами. Порезала мясо — побежала в ванную, порыдала. Вернулась, дорезала мясо, вот каша, вот морковь. Я все это смогла. Вот у меня стоит кастрюля с собачьей едой, они вечером после прогулки не останутся голодными. Я просто молодец.

Наверное, это прозвучит странно, но это чувство гордости за то, что я приготовила собакам еду, что я с ними гуляю, хожу в магазин, было для меня ценнее, чем многие социальные достижения, которые были в жизни до этого.

Дверь в новое измерение

Я осторожно наполнялась двумя очень противоречащими друг другу состояниями, вернее, это моя психика выбрала такой причудливый способ. С одной стороны, я потихоньку начинала верить в себя с помощью таких микродостижений, а с другой — моя злоба на мужа, который меня предал, бросил вот так, оставил, трансформировалась в такое детское чувство — вроде как ну и не надо. Я реально думала в каких-то ситуациях — ну и хорошо, что он умер. Вот и хорошо. Вот сейчас же понятно, что и как, а зато я вот то, я се. И мне не надо.

Конечно, признаваться в этом очень стыдно и неловко, но понимаете, жизнь так устроена, что мы все кого-то потеряли. Когда начинаешь разговаривать с людьми об этом, хватаешься за что-то общее. Мне стало спокойнее, когда я поговорила с подругой, у которой умер новорожденный ребенок. 

Я до сих пор не знаю, что это — психика защищается или мы действительно в какой-то момент понимаем, что все, что ни делается, к лучшему? Или мы начинаем себя в этом убеждать?

Но смерть, как ни дико это прозвучит, дает не только минусы, не только ужас. Как ни странно, есть и плюсы. Она дает возможность честно, исчерпывающе откровенно смотреть на жизнь, на себя, свои отношения с людьми. Будто открывается совершенно уникальное измерение близости, взаимной поддержки, возможности говорить об очень тяжелых вещах совершенно не стесняясь — о тех вещах, которых прежде и не требовалось особо обсуждать.

Завтра будет котлета

Еще была тревога. Я чувствовала совершенно изматывающую тревогу. Боялась всего, даже не вполне осознавая, чего именно. Просто всего. Выйти из дома — одеться, надеть ботинки, куртку, шапку — все вызывало протест. Я оттягивала как могла. И шла, только когда уже не могла не идти, как в случае с собаками. Мне все время казалось, что произойдет что-то ужасное.

Уровень моей паники можно описать одним примером. Вроде бы у меня должен был быть очень важный рабочий zoom. Я тогда работала с большим трудом. Если уровень моей обычной эффективности составлял десять баллов, то после смерти Петра — полтора. Все очень тяжело давалось, но я старалась.

И вот дочь сказала, что поможет мне, что выйдет с собаками сама. У меня не было выбора. Я дала ей огромное количество инструкций, и когда они вышли, я подошла к окну, стояла и думала — может, лучше на балкон выйти и оттуда смотреть, как они будут гулять? Потому что вдруг она сделает что-то не так? А если с ней что-то случится? А с ними?

В этот момент я физически не могла сидеть на месте, пить чай, потому что трясло от ужаса. И вся жизнь стала каким-то полем боя непонятно с чем, что может случиться в любой момент.

Мне очень помог совет от Аси Казанцевой. Она рассказала в соцсетях о правиле трех хороших вещей — что надо каждый день перед сном записать или просто зафиксировать в голове три хорошие вещи, которые с тобой произошли.

Это правда работает, потому что в том мраке, в котором ты пребываешь, память о необходимости вечером записать целых три хороших вещи меняет оптику, ты начинаешь искать что-то хорошее.

На первых порах я это хорошее выдумывала, потому что мне претило писать в блокноте «я купила хорошую кисточку для румян» или «я съела хорошую котлету». Но где-то в голове все откладывалось. И на ужас, в которой превратилась моя жизнь, стало уходить меньше внимания. Это опять были маленькие шаги. Вот, сегодня хорошая кисточка, завтра хорошая котлета.

На сегодня я этим занимаюсь месяца три. И теперь ловлю себя на том, что надо выбрать, что записать, потому что хороших вещей было пять или семь. И записываю семь вещей.

Невыносимое желание цвета

Думаю, я еще далеко не прошла свой путь работы горя. Я немного освоилась в этом горе. Но уверена, что то, что будет происходить, еще сможет меня удивить. Потому что иногда происходят очень странные вещи, которые тебя пугают. И ты сама себя начинаешь пугать. Вот, я в какой-то момент почувствовала непреодолимое желание сделать себе губы. И это было, как…

Знаете, когда мой муж лежал в больнице, у нас в районе открылся очень приятный массажный салон. Это неоценимо, когда тебе никуда не надо ехать, ты перешел переулок, сел в кресло, закрыл глаза и тебе приятно, хорошо, можно от всего отключиться. Но в первые дни, когда он только умер, я думала — он умер, а я сейчас пойду к массажистке, сяду в кресло и она будет мне массировать лицо? Возникало такое презрение к себе, такой стыд, что было очень сложно с этим справляться. Это была настоящая внутренняя борьба. В нас же очень много вложено от нашего старшего поколения. Я же родилась в Советском Союзе и прекрасно помню этот подход. То, что могла бы мне, например, сказать моя бабушка: «А, то есть он умер, а ты пошла себе лицо массировать, губы делать? Может быть, ты делаешь для того, чтобы мужика себе нового найти? Не успела осесть земля, а ты, значит, уже поскакала? Вот она, цена твоему горю».

Это то, что я себе говорила. Но потом пришла к своему косметологу и сделала губы. И мне ужасно понравился результат. Меня это очень удивило. Вот я такая иду от косметолога, а у меня губы. Они не то чтобы выглядят свистком, как часто в соцсетях, но мне кажется, что они просто огромные. И я думаю: Боже мой, а что же будет дальше? Может быть, я себе еще и грудь захочу вставить? Что это вообще? Что со мной такое происходит?

Но потом, анализируя себя, я подумала, что в этом, наверное, было такое детское желание отгородиться, сказать, что это не я. Это другой человек. И вот того, который выл и сидел часами на полу, его больше нет. А есть новый, с губами. Потому что процесс изменения жизни, картины перед глазами меня просто захватывали.

Я чувствовала просто физическую потребность. Например, когда мы познакомились с мужем, он подарил мне очень красивый брелок, который привез из Латинской Америки. Этот брелок мне очень нравился, он пять или шесть лет висел у меня на ключах. А тут вдруг я поняла, что мне срочно нужен новый брелок. Я должна любой ценой снять этот брелок, я не хочу его больше видеть. И я искала новый брелок. Собакам купила новые поводки, ошейники, шлейки, миски. Чтобы ничего не напоминала.

Или вот еще момент, может быть, даже не связанный со смертью, скорее с жизнью, которая была. Я всегда очень сдержанно одевалась, цветовая палитра гардероба — черные, серые тона, яркого практически не было. И я помню, что примерно тогда, когда были губы, было и невероятное желание цвета.

Я открывала шкаф, смотрела на унылые кофточки, штаны, свитера и понимала, что не хочу носить черное, не хочу ходить как какая-то тень, как ворона. Мне хотелось буйства цвета — фиолетовое, розовое, желтое. И за это я тоже испытывала стыд, и снова были мучительные разговоры со своим внутренним тюремщиком. Потому что мне же сорок лет, а я хочу себе купить какую-то кофточку, это же комично — в таком возрасте идти куда-то в таком виде.

Но я упрямая. Я поменяла гардероб. Не знаю, возможно, это пройдет. Но вот скажем украшения мне раньше нравились неброские, из металла, если камни, то максимум черный агат. А теперь я купила яркие серьги, бусы. Очень хотелось.

Эйфория смерти

Еще я недавно поймала себя на очень новом чувстве, я бы назвала его эйфорией смерти. Впервые за семь лет я праздновала день рождения без Петра. И это был совсем другой день рождения, чем раньше, и он оказался классным. Мне было хорошо, было весело, пришли мои друзья, подарили какое-то огромное количество цветов. И вдруг в пылу праздника с тостами, поздравлениями, пожеланиями, подарками, деликатесами, которые мы бесконечно заказывали, я почувствовала, будто взяла какой-то джек-пот. Абсолютно эйфорическое состояние от того, что ты жив. И какая-то сила уносит от всех этих воспоминаний, от всех переживаний. Ты ощущаешь, как тебе повезло — ты не умер. И вот это вот все — оно твое, и лежит у твоих ног.

Это ни с чем не сравнимое ощущение — словно ты можешь все. У тебя была какая-то жизнь. У тебя была большая любовь. Но теперь у тебя есть свобода.

Это ощущение тоже было неприятно в себе найти.

Наверное, из того, что я рассказываю, складывается впечатление, будто работа горя — это путь отречения от человека, которого ты любил. Но я говорю как есть, я стараюсь быть максимально честной. Не хочу анализировать чувства, просто говорю, что они есть, что они в моем случае были такими. Это не всегда приятно. Это почти всегда неприятно. Но, тем не менее, это так.

Возможно, дальше появится что-то еще. Но сейчас, глядя на то, что уже было, я могу точно сказать, что смерть — уникальный опыт. Она, как ни банально прозвучит, меняет все. Да, она меняет все для человека, который умер. Но она меняет все и для человека, который остался жив. Не в том смысле, что  разделяет на до и после, вернее, она разделяет, но это не самое важное. Главное, что она тебя меняет.

Соприкасаешься со смертью — и ты уже не тот человек, который был. Ты открываешь в себе такие глубины, про которые иной раз даже не хочется знать, что они есть. 

Собаки и массаж. Массаж и собаки

Из своего опыта я поняла, что иногда справиться с горем помогают неожиданные вещи. Понятно, что помогают прогулки с собаками — это общеизвестный факт, что гулять полезно, что это дает какой-то заряд. 

Мне еще очень помогала йога. Даже не в смысле физической нагрузки, хотя она тоже важна. Она давала мне время, когда можно ни о чем не думать. Когда я выхожу с собаками или гуляю одна, я очень много думаю, Я всегда много ходила и придумывала какие-то сюжеты. А йога позволяет на час, на полчаса полностью отключиться от мыслей. тебя просто нет, нет твоего сознания, ты полностью сосредотачиваешься на физическом теле, ты всецело в моменте. 

Я отдаю себе отчет, что это звучит как пустой звон для людей, которые никогда не занимались йогой. Потому что для того, чтобы научиться входить в это медитативное состояние, требуются годы практики. А с другой стороны, в эти полгода я поняла, зачем вообще нужна йога, зачем я ее практиковала.

Еще момент, который актуален для мужчин и женщин, которые потеряли не родственника, не ребенка, а именно партнера. В какой-то момент начинаешь остро ощущать отсутствие физических прикосновений. Это удивительно, ведь когда живешь с человеком, даже не задумываешься, как часто вы друг к другу прикасаетесь. Это не обязательно секс. Вы касаетесь друг друга в машине, дома, когда лежите и спите, когда сидите рядом на диване. И после смерти партнера ты ощущаешь ужасную пустоту. Очень хочется именно тактильного контакта. Но откуда его взять?

Я могу посоветовать две вещи. Собаки. Я начала приглашать собак в кровать, спать с ними. Это меня успокаивало и успокаивает. И массаж, о котором я уже говорила. Я начала с массажа лица, потом так втянулась, что стала ходить на full body массаж, уже в другой салон. Это радует, это можно и это не запредельно дорого.

Что касается еды, я, к сожалению, до сих пор не вернула себе эту радость. Еда для меня — повинность. Совсем ничего не готовлю, кроме самых примитивных вещей. Ну вот пожарила котлеты, и то стараюсь покупать готовые, замороженные.

С едой у меня не получается, потому что это было очень сильно связано с ним. Мы любили вместе пожрать. Это была объединяющая нас тема. И я действительно готовила преимущественно для него — то, что он любил. И мне очень грустно заходить в магазины, супермаркеты, где мы раньше бывали вместе. Первое время после его смерти я механически покупала те продукты, которые он любил, сейчас перестала. Но вместе с этим перестала и готовить. И у меня нет кладбища из продуктов в холодильнике, но и питание крайне примитивное и однообразное. 

Общение с людьми. Я поняла, что чем больше ты начинаешь делать вещей, которые не делал раньше, тем легче. И это отвлекает. У меня на первом месте в плане повседневного общения стоял он, и мне этого хватало. А какие-то встречи с подругами, друзьями, походы в кино — это было событие. А сейчас стало потребностью с кем-то посидеть, поговорить. Причем если первое время я могла говорить только о нем, то сейчас, в общем, появляются какие-то другие темы. Тем более, жизнь на месте не стоит. И столько всего происходит, что вытесняет  меня из статуса самой несчастной женщины в мире.

И самой оказывать поддержку другим — это тоже, как выяснилось, очень ценно и приятно. Я еще не вполне отрефлексировала эту потребность, возможно, она вообще свойственна таким кризисным состояниям психики. Но помогать, поддерживать, спрашивать как дела, предлагать встретиться, давать человеку выговориться, проявлять готовность его слушать — это то, что мне правда нравится делать.

Работа горяПережить — значит осознать случившееся, принять изменения в жизни, адаптироваться в измененной ситуации и постепенно заменить чувство страдания и боли на спокойную память

Издательство "Никея"Лариса Пыжьянова

Сложные разговоры

Мне сильнее всего жаль

После смерти мужа я себя почувствовала какой-то очень обнаженной. Если раньше у меня даже было непонимание — как это так, человек выносит на всеобщий суд свои интимные переживания, это некрасиво, не по-взрослому, недостойно. А сейчас я полностью изменила свое мнение, я сама это делаю, не испытывая никакого стыда, и, более того, считаю, что это совершенно нормально.

Мне очень жаль, что я не делала так прежде. Мне очень жаль, что у меня не было потребности так искренне и откровенно говорить о своих переживаниях и чувствах. 

Да, сожаления периодически накрывают… А вот если бы я сделала так, если бы мы не поехали в Санкт-Петербург, где мы оба заразились… Это вина выжившего, наверное. Но все равно ты понимаешь, откуда берется это чувство вины, отсеиваешь.

Но сожаление, связанное с откровенностью и искренностью, мне кажется, абсолютно рациональное.

Сильнее всего мне жаль, что именно ему я не говорила так искренне о том, что я чувствую. Что многие вещи так и не сказала. Что, возможно, если бы я была искренна с ним так, как я стала после его смерти, возможно.. Не то чтобы этого не случилось… Понятно, что мы никак не можем повлиять на то, что случится или не случится. Но возможно, мне не было бы теперь так горько от упущенных возможностей и разбившихся надежд.

Еще несколько полезных материалов по теме:

Мужчины не плачутПочему горюющим мужчинам сложно проявлять свои чувства и что с этим делать У пожилых горе — особенноеКак помочь своим немолодым родителям справиться с потерями и переживаниями Чувство вины перед умершим близким: как в нем разобраться?Когда умирает близкий человек, часто возникает чувство вины: недодал, не сказал, не сделал, а теперь уже ничего не поправишь. Всегда ли эта вина — справедлива, или за ней кроется что-то другое? Если чувство вины разрывает сердце на частиНа всех языках мироздания, таких непохожих, нас связывает один диалект — тот, что звучит в наших сердцах голосом боли. Когда мы теряем любимых...

Перепечатка материала в сети интернет возможна только при наличии активной гиперссылки на оригинал материала на сайте pro-palliativ.ru

Материал подготовлен с использованием гранта Президента Российской Федерации, предоставленного Фондом президентских грантов.