Незаметно рожденная, но вскормленная до чудовищных размеров вина — это прожорливый монстр, который может превратить в кошмар жизнь тех, кто потерял близких. Онкопсихолог Павел Сапожников рассказывает, как справиться с чувством вины после смерти родного человека и как не допустить, чтобы оно поглотило целиком жизнь тех, кто остался. 

Вина, съедающая изнутри, день за днем все, из чего мы состоим, коварное, многоликое и опасное чувство-хамелеон — любопытный феномен человеческих страстей. Я знаю истории тех, кто его победил, и тех, кто ему проиграл. 

«Я ухаживала за ней четыре года. Всё начиналось просто. Мы много говорили, плакали и смеялись. Пока она ходила, могла сама помыться, сходить в туалет, налить себе чаю — мне даже приятно было. Я чувствовала, что выполняю дочерний долг. Но всё очень быстро изменилось. Она быстро ослабла. Настолько, что мне пришлось переехать к ней. Слава богу, работа позволяет мне быть где угодно. Сейчас я думаю, что именно работа не дала мне свихнуться. 

Мой день начинался с ее туалета и им же заканчивался, подгузники, мытье, через день эвакуация кала, уколы, давление. А теперь давай поедим? И вся еда течёт и валится... Пролежни, вонь, стоны, я вся на нервах в этом бесконечном дне, который, казалось, никогда не закончится. В какой-то момент я её возненавидела. 

Я мечтала, чтобы она быстрее умерла. 

Иногда я сидела за работой и не шла к ней. Я прислушивалась в надежде, что ничего не услышу, но нет — копошится. А потом я начала ненавидеть себя. А потом — всех остальных.

Мы перестали говорить. Обычно я просто орала, но плакать уже перестала. А потом перестала вообще что-либо чувствовать, потому что я устала чувствовать. 

А потом она умерла — тихо, ближе к вечеру. 

Похороны, поминки, люди, а мне пофиг, вот пофиг. Мне хотелось просто лежать. Потом был отпуск, о котором я так долго мечтала, но который я почти не помню, если бы не фотки. 

А через полгода у меня в голове вдруг прозвучало тихим голосом «Мама? Где моя мама?». Тогда я поняла, что моей мамы больше нет. Я вспомнила всё: что говорила, орала, как ненавидела и мечтала о её смерти. 

Ад существует, я в нем побывала. Сначала это были те четыре года, а потом моим адом стала вина. Я заболела, очень сильно. Сейчас я понимаю: это был способ себя наказать. 

Я помню ее глаза, ее слезы. Помню, как она пыталась просить прощения. 

Но это мне нужно вымаливать ее прощение, и я каждый день молю ее простить меня. Я так перед тобой виновата, мама!» 

Когда в семье долго и тяжело болеет человек, на его поддержание, уход и потребности нужны огромные силы. Это выматывает. В иступленном бессилии рождается злость и ненависть к самым родным, и безысходное отчаяние вытесняет любовь и нежность.

А затем там, где когда-то жила любовь, злость и ненависть поселяют чувство вины. Оно будет терзать и выматывать бедную, уставшую душу, и человек будет злиться только сильнее, презирая себя за усталость.

О какой любви можно говорить, если всё, о чем ты мечтаешь, — это чтобы всё поскорее закончилось, неважно как!

Эта история случилась давно, но многие узнают в ней себя. Философия заботы о людях, чья жизнь подходит к концу, только сейчас начала развиваться. Еще несколько лет назад люди почти ничего не знали про паллиативную помощь. Сейчас появились возможности ее получить.

Если в вашей семье происходит похожая история, привлекайте все возможные ресурсы. Они есть. Есть обученные люди — профессионалы своего дела. Волонтерские, социальные и коммерческие организации готовы прийти к вам на помощь. 

Даже если родной человек капризничает, не хочет видеть рядом с собой никого, кроме вас, подумайте о себе. Как бы жестоко это ни прозвучало, он уйдет, а вы останетесь: — истощенные, опустошенные, лишенные любви и нежности в отчаянной борьбе, в которой вам не суждено победить.

Это больно, но, уверяю вас, гораздо больнее будет, когда все закончится. Нет, не закончится, все только начнется — когда внутри вас проснется чувство утраты, вплетенное в чувство вины.

Иногда вина служит ширмой, за которой прячутся чувства, которые не принято испытывать в горе. Зависть, ненависть или обиду социум не одобряет. 

Мы не имеем права злиться на тех, кто умер: о покойных либо хорошо, либо никак, особенно если смерть была внезапной или трагической. 

Ольга — молодая и успешная девушка, с большими выразительными глазами, мягкими чертами лица, сдавленным голосом. Почти задыхаясь от горя, она рассказывала мне, как жизнь ее брата унесла катастрофа. 

Ольга говорила о чувстве вины, которое ее пожирает. Ведь перед тем, как Кирилла насмерть сбила машина, они поругались. Они вообще часто ссорились.

Но чем больше она говорила, тем меньше я понимал, о какой вине речь. Что-то не клеилось. Их ссоры не были жестокими схватками. Ольга сильная и волевая, много и усердно работала и многого добилась, а ее брат был другим. 

Я всё думал, что же прячет её вина? 

Шаг за шагом, неспешно и бережно мы шли в глубь их семейной истории. В какой-то момент мы подошли к воспоминаниям об ужасной трагедии. Когда Ольга и Кирилл были детьми, на их ферме случилась авария, и мальчик стал инвалидом. 

В одночасье восьмилетняя девочка лишилась детства, любви и заботы. Родительские сердца, их любовь и внимание были отданы брату. А ей пришлось резко повзрослеть. 

На что способно любящее, но разбитое детское сердце, какие решения оно примет, когда встретит свое одиночество? Разве можно быть конкурентом тому, кто не может себя обеспечить? Разве можно просить любви для себя у тех, кто склонился над изувеченным телом ребенка и отдает ему всю свою нежность, любовь и заботу, даже если этот кто-то — твой брат?

Если я стану самой лучшей и умной, никогда не буду болеть, буду папиной и маминой гордостью,  возможно, тогда мне тоже достанется немного любви? 

В конкурентной погоне Ольга стала человеком безукоризненных манер, совершенной, младшей по возрасту, но старшей по духу сестрой. Иногда жесткой, но когда требуешь совершенства от себя, то ждешь его и от других.

Внезапно Кирилл погибает под колесами машины. И как назло — после ссоры. 

В этот момент сложное сплетение непозволительных чувств Ольги — зависть, злость, обиду, несправедливость — изящно замещает вина. Она сводит ее с ума или в могилу, ведь ценой искуплению может быть только жизнь. 

Что же тогда делать? Злитесь, ругайтесь. Кричите о том, как вам больно, о том как вы ранены, даже если никто не услышит. Разрешите себе разлететься раскатистым громом в гневе, пролейте слезами ваше прощение.

Потому что прощать — больно. Но, лишь отпуская боль, прожигая узоры на сердце слезами прощения, вы разрешите конфликт, пусть даже в одностороннем порядке. Вы удивитесь, как на смену гниющей вине через какое-то время придёт мягкое и светлое чувство печали, а это уже совсем другая история.

Сценариев человеческой боли и сюжетов вины — бесконечное множество. О том, как вина возникает, что она прячет и на что способна, рассказано много. На всех языках мироздания, таких непохожих, нас связывает один диалект — тот, что звучит в наших сердцах голосом боли. Когда мы теряем любимых. 

На фото в WhatsApp на меня смотрела взрослая, очень красивая женщина, с открытой лучезарной улыбкой. В своем сообщении София написала, что живет за границей. Недавно она потеряла любимого мужа, с которым прожила в браке 45 лет. Теперь она осталась совершенно одна и не знает, как жить дальше, ведь она не спасла его.

Depositphotos.com

Не спасла? В моей голове тут же возникли сюжеты героических картин, где кого-то спасают от свирепых чудовищ или жутких разбойников. Я не знал, к чему готовиться и о каком спасении пойдет речь.

Мы созвонились по скайпу, и она начала говорить. С красивым акцентом и поставленным голосом со мной говорила не взрослая женщина. Казалось, это постаревший ребенок с огромными голубыми глазами. Горе утраты сорвало с Софии всю красоту, иссушив до неузнаваемости. 

45 лет в браке, трое детей, разлетевшихся, как птицы, по миру. Конечно, они приезжали на похороны и какое-то время были все вместе рядом с матерью. Но сейчас София осталась совсем одна.

«Я не спасла его» резануло, но я не стал останавливать ее монолог: женщине нужно было, чтобы ее просто выслушали. Казалось, чем быстрее она рассказывает красивую историю своей жизни с трагичным финалом, тем дальше она отодвигает от себя боль. Борис был военным на пенсии, человеком старой закалки, закрытым, внешне суровым. Он мало говорил о себе и много курил. Но рядом с ней он был совершенно другим. Внимательный и галантный мужчина, он подарил ей красивую жизнь, о которой можно было только мечтать.

Я не спасла, не заметила, не почувствовала.

Четвертая, терминальная стадия рака. Он всегда кашлял, а она тысячу раз говорила, что нужно обратиться к врачу. «Если бы я поднажала, если бы уговорила, пусть даже ссорами или еще как-то, провериться, возможно, сейчас я бы не осталась одна». 

Часто рак лечится, но не в терминальной стадии. Борис растаял у жены на руках за несколько месяцев. Он отказался от хосписа, хотел быть с ней рядом в их красивом и уютном доме, где почти из каждого окна видно море.

Она не спасла его. 

Как часто нам кажется, что мы властны над другими, что можем влиять на их решения. Но можем ли мы заставить человека жить, если он этого не хочет? Каких демонов люди скрывают внутри себя, позволяя себя уничтожать? Почему те, кого мы любим всю жизнь, не прислушиваются к голосу разума? 

Жестокая правда в том, что у них своя голова на плечах и мы не в силах принимать за них решения, как бы нам этого ни хотелось.

Мы не спасём того, кто спасенным быть не хочет. Бессилие и гнев мы спрячем за виной. 

Вина, бессилие и стыд — уродливая троица, вплетенная друг в друга. Она мешает работе горя, делает боль утраты невыносимой, заставляя горюющих людей наказывать себя. Вина всегда требует расплаты. Стыд искажает реальность. Бессилие порождает пустоту и безысходность — пустоту, которую никто и никогда не заполнит, безысходность, когда ничего невозможно исправить. Всё это селится в тех, кто остался наедине со своей болью, питаясь нашими силами, нашей энергией, пожирая нашу любовь. 

Мы не знаем, что будет завтра. Возможно, человек, которого я всем сердцем люблю, но с которым из-за ерунды повздорил, умрет сегодня ночью. Возможно, я устану ухаживать за угасающим родным и в момент отчаянной усталости наговорю в сердцах обидные слова, и он уйдет, не дав мне попросить прощения. Смогу ли я простить себя или вина разорвет мое сердце на части? 

Возможно, в начале моей скорби я отдамся самым горестным переживаниям, на которые только способен. Но я знаю, как работает горе и как ему можно помочь, и если я не справлюсь сам, я знаю людей, к которым могу обратиться за поддержкой и утешением. А тем, кто уходит от нас навсегда, поверьте, меньше всего хотелось бы, чтобы та боль, которую они оставляют после себя, не проходила.

Больше всего, приближаясь к своей смерти, наши родные и любимые люди хотят знать, что мы справимся. 

Мы приходим в этот мир, чтобы учиться прощаться и прощать. 

Прощать себя и тех, кто нас оставил.

Павел Сапожников

Материал подготовлен с использованием гранта Президента Российской Федерации, предоставленного Фондом президентских грантов.

Использовано стоковое изображение от Depositphotos.