Когда мне было 32 года, умер мой возлюбленный. Я пила, замыкалась в себе, ходила на встречи вдов, перепробовала всё. Чувство утраты осталось. Но это нормально.

Моего друга больше нет. Мы были знакомы 433 дня, когда однажды он позвонил мне и сказал, что на обследовании у него обнаружили какое-то затемнение в области сердца. Я стояла в примерочной: в руках — вещи с зимней распродажи, телефон зажат плечом, и в трубке слышится его тихий голос.

«А что значит «затемнение»? Это рак?» — спросила я тогда.
Сейчас мне стыдно за свою бесцеремонность. У меня не было шанса извиниться и объяснить, что при слове «затемнение» на ум пришли истории из фильмов, когда врачи показывают пациентам тёмные участки на снимках КТ и при этом выражение лица у них меняется на профессиональную маску «у меня плохие новости».

Мы познакомились на вечеринке. Я танцевала, он стоял в стороне. То и дело мы обменивались взглядами. Через несколько дней мы снова встретились на концерте, быстро подружились и вскоре влюбились друг в друга. Мы читали вслух научную фантастику, за завтраком часто молчали, а вечером с удовольствием пересказывали друг другу новости дня. Мы обещали друг другу, что в нашей совместной жизни может быть «всё что угодно». Такими словами мы описывали будущее. Но потом вмешалась смерть.

Когда я вернулась, он уже не дышал

Говорят, что быстрая смерть — это подарок. Мой друг умирал медленно.
Я видела, как трудно ему было спускаться по лестнице из-за одышки и сильной боли, которые были вызваны скоплением жидкости в лёгких. Я помню, как однажды из-за слабости он не смог почистить зубы. Злокачественная болезнь и химиотерапия разрушили его тело, он не мог удержать в руках зубную щетку. Его живот раздулся, глаза стали желтыми, волосы поседели.

Как-то он сказал мне, что с удовольствием бы поработал — даже заполнил бы налоговую декларацию. В другой раз — что видит малышей и колыбельку рядом со своей кроватью. «Ты тоже их видишь?» Наконец — что больше всего хочет выпрыгнуть в окно.

Он умер в хосписе. Я сидела у его кровати, держала его за руку и ненадолго отлучилась, чтобы закрыть окно. Когда я вернулась, он уже не дышал. Мы оба отпустили — я его руку, он — жизнь.

Вечером за мной приехали родители. Помню, как мама бежит мне навстречу и потом крепко обнимает. Так крепко, что даже сейчас от того воспоминания на душе тепло. Потом я сидела у родителей в гостиной. Отец принес мне бутерброд с сыром и рюмку шнапса. В одной из своих книг Конни Пальмен* говорит о том, как она помогла бы горюющему: просто приготовила бы суп и посидела с ним рядом. Я её понимаю. Когда я делала что-то нормальное, — например, жевала бутерброд — я понимала, что у меня и правда есть в запасе немного сил. Для меня самой.

*Конни Пальмен (Connie Palmen) – нидерландская писательница (род. в 1955 г.), автор семи книг. Пальмен пережила две утраты — она потеряла партнёра в 1995 г. и мужа в 2010 г. 

Нет никаких инструкций

Когда человек умирает, нужно принять много решений. Заказ цветов, дата похорон, некрологи, приглашения. О том, как сообщить о смерти близким друзьям умершего, не пишут в справочниках. С каким удовольствием я сняла бы с себя эти обязанности…

После смерти друга у меня сначала наступила фаза экстраверсии. «Его больше нет, но я это переживу», — думала я. Мне же всегда говорили, что я сильная.

В то же время меня словно «отрезало» от других людей, которые, как обычно, ходили в супермаркет за покупками или решали по утрам, какой свитер надеть. Для меня такая повседневность перестала существовать. Через несколько дней после похорон мне нужно было купить гель для душа — но выбрать его оказалось слишком сложно. Слишком банальная и потому слишком сложная задача.

Я упрямо жила дальше

В первые месяцы я пыталась преодолеть скорбь и душевную боль, боролась с неприятием потери и тоской по ушедшему.

Меня терзали противоречивые чувства, которые, однако, были мне знакомы. Похожие я испытывала, когда расставалась с мужчинами. Но мои проверенные «механизмы преодоления» — встретиться с друзьями, съездить куда-нибудь на выходные — не работали. Мой друг и я не расстались, мы не принимали такого решения. Он умер.

Потому что смерть — это часть жизни

Эта мысль не давала мне покоя. Она застала меня врасплох, когда я листала каталог от ритуального агента, выбирая похоронную урну. Она ужаснула меня, когда брат друга перевёл его аккаунт в социальной сети в «памятный статус». Она заставила меня разрыдаться, когда я нашла в кармане брюк старую записку. На листке бумаги был список вещей, которые я планировала принести другу в больницу: провод для зарядного устройства, две маленькие подушки, толстый свитер, грелка.

Я много пила, мало спала, уходила с головой в работу, переехала на новую квартиру, съездила в отпуск, коротко постриглась, начала бегать. Я пыталась заглушить ноющую боль внутри — я упрямо жила дальше.

Горе, которое всегда с тобой

Через полгода после смерти друга я въехала в новую квартиру. Я стояла посреди комнаты, пахнущей свежей краской, вокруг меня были коробки, полки, флаконы с чистящими средствами. Я получила сообщение: отец друга прислал мне фотографию его могилы — он только что посадил там цветы. Я очень часто навещала могилу и прекрасно знала, как она выглядит. Тем не менее, фото на дисплее телефона подействовало на меня с сокрушительной силой, не вполне мне понятной.

Оно застало меня врасплох, пока я отчаянно пыталась компенсировать огромную потерю какими-то незначительными начинаниями. Я выла, корчилась в рыданиях, впала в панику — я не могла больше игнорировать мое горе.

В ходе следующей фазы я замкнулась в себе, сил хватало только на домашние дела. Летаргические дни в кровати сменялись приступами лихорадочной активности через силу. В выходные я целыми днями убирала квартиру. Я ни с кем не общалась и взяла из приюта кошку.

Ночью я не могла уснуть, смотрела один за другим ролики на YouTube или играла в телефоне.
Иногда мне удавалось почитать. Джоан Дидион (Joan Didion), Маша Калеко (Mascha Kaléko), Банана Йошимото (Banana Yoshimoto), Конни Пальмен (Connie Palmen) — все они писали о смерти. Постепенно я находила утешение в их словах.

Наконец, мне самой захотелось говорить. Теперь я постоянно хотела рассказывать о смерти друга. Я решила познакомиться с профессиональным подходом к переживанию утраты. Забыть её было невозможно, а память о ней отнимала силы.

В кругу заплаканных вдов

Я регистрировалась на форумах для людей, потерявших близких. Отправляла письма администраторам сайтов памяти*. Поминальные службы с последующим чаепитием, походы для людей, переживших утрату, работа в группе.
Там я узнала, что такое «корзины скорби» — это пасхальные корзинки, по которым участники «раскладывают» свои чувства.

Я чувствовала отчужденность и непонимание — ведь плачущие вдовы, которые сидели рядом со мной, прожили в браке много лет. Мы же с моим другом на момент его смерти были знакомы всего два года.

Я завидовала другим участницам: им было отпущено больше времени на совместную жизнь. Я этого времени была лишена. Я видела, что они убиты горем, но чувствовала только свою собственную боль.

Казалось, ничего уже не поможет. Смерть никак не вписывалась в мою жизнь, но тем не менее всё время в ней возникала. «Расстройство адаптации», — позже напишет моя терапевт в направлении к психологу.

Психолог объяснила мне, что эпизоды сильнейшего потрясения, когда я лежала на полу, сотрясаясь от рыданий, эпизоды, которых я так боялась, — были необходимы. Они причиняли острую душевную боль — но они заканчивались. И с каждым разом вызывали всё меньший страх.

Еще я узнала, что не умею прорабатывать горе. Что его никогда нельзя будет просто вычеркнуть из памяти как пережитое, что оно вызывает сложные, противоречивые чувства, к которым нужно относиться внимательно.

*Примечание переводчика: пример сайтов памяти.

Не всегда понимают, но защищают

Моим близким пришлось взять на себя заботу обо мне. Отец научил меня сажать картошку, когда я искала утешения в природе. Маме я звонила каждый вечер по пути домой, и она терпеливо меня слушала всю дорогу, пока я не доберусь до квартиры. Сестра связала мне толстый свитер — чтобы мне «всегда было тепло». Брат помогал носить вещи во время переезда. Лучшие друзья после похорон пили со мной мятный ликер, ели чипсы и разрешили ночевать у них. Я не всегда чувствовала, что меня понимают. Но я чувствовала себя защищенной. Мне повезло.

Некоторые вели себя иначе. Например, родственница, которая после похорон сказала мне, что ей очень понравилась моя речь, потому что я единственная из всех говорила громко. В речи я рассказала о самом сокровенном. А меня похвалили за то, что я говорю громко и четко. Ее слова показались мне настолько абсурдными, что в других обстоятельствах я бы рассмеялась. Но мне до сих пор не смешно.

Ещё один знакомый возмущенно спросил меня — почему мы, собственно, выбрали такое скромное надгробие? Он также обвинил меня в том, что первое в его жизни посещение кладбища стало из-за этого «полным разочарованием».

Меня это задело: окружающие, совершенно не задумываясь, подвергали критике то, что для меня имело огромное значение. Оказывается, поставить оценку можно всему, даже могильной плите.

Многие говорили, что мой друг, наконец, «отмучился». Этого я никогда не понимала. Почему он в принципе должен был мучиться?

Тест. Умеете ли вы утешать человека в горе?Чужое горе обезоруживает, пугает, заставляет отдаляться. Как поддержать человека и не сделать ему еще больнее?

Тем ценнее душевный покой

Считается, что время лечит. Сейчас я, несомненно, лучше понимаю своё горе. Я знаю, что никогда не смирюсь со смертью друга — но те чувства, которые утрата вызвала во мне, принять смогу.

Часто я чувствую себя виноватой: я могу жить дальше, а он нет. Мне становится стыдно. Я спрашиваю себя: какое право я имею дальше строить мою жизнь, ходить на прогулки, пить кофе, веселиться, несмотря на то, что он больше этого не может. В такие минуты вместо «несмотря на» я мысленно подставляю «именно поэтому». И еду на кладбище, чтобы ему об этом рассказать.

Я видела, как мой друг умирает, и это изменило меня. Теперь я знаю, что всё когда-нибудь заканчивается. Я часто думаю об этом как раз в те минуты, когда дела идут хорошо и у меня легко на сердце. Боль от таких мыслей резкая и сильная, но тем больше я впоследствии ценю душевный покой.

Есть несколько версий дальнейшего сценария

Первый сценарий — безутешный. Я живу с мыслью о том, что его смерть не последняя, что мои близкие, друзья, я сама — мы все когда-нибудь умрём.

Второй — меланхоличный. Щемящая и вместе с тем прекрасная боль навсегда вплелась в ткань моей жизни.

И, наконец, есть третий сценарий. Я признаю, что думаю о возлюбленном каждый день, но тем не менее у меня всё хорошо, волосы снова отросли и я готовлюсь к первому в жизни полумарафону. И в моём сердце даже нашлось место для другого мужчины.
Из всех сценариев мне больше всего нравится последний.

---

Оригинал статьи на ZEIT ONLINE.

---

Благодарим волонтёра фонда «Вера» Екатерину Саваренскую за перевод этой статьи.

Перепечатка материала в сети интернет возможна только при наличии активной гиперссылки на оригинал материала на сайте pro-palliativ.ru. 

Запрещается перепечатка материалов сайта на ресурсах сети Интернет, предлагающих платные услуги.