Те, кто работают с утратами, хорошо знают о необъяснимом, но неизменном феномене: на консультации к психологу приходят женщины, и крайне редко — мужчины; в группах поддержки в основном женщины, и почти не встретишь мужчин. Да, мужчины тоже горюют, им тоже больно, они тоже нуждаются в поддержке. Но почему они не обращаются за помощью и не получают ее? Почему есть множество групп для вдов, но нет ни одной для вдовцов? Мужчины не умеют выражать свои чувства или не хотят этого делать? Что должно появиться сначала — спрос или предложение?

Мы не обещаем найти ответы, но считаем важным задавать вопросы. Вместе с нами о мужчинах, мужественности и чувствах рассуждают онкопсихолог, основательница Death cafe в России Катерина Печуричко, онкопсихолог Павел Сапожников и сотрудник Фонда помощи хосписам «Вера» Валерий Першуков, который несколько лет работал координатором в хосписе.

Катерина Печуричко: «Начинать надо с детства»

У мужчин с выражением своих переживанией, с легализацией своих чувств все сложнее, чем у женщин. Потому что если у женщин есть хоть какой-то доступ к слезам, печали и горю, то мужчинам все запрещено с детства. Фраза «мальчики не плачут» воспитывает поколения людей, отрезанных от собственных чувств и эмоций. Им проще умереть от раннего инфаркта, чем разрешить себе все это.

Пожалуй, все завязано на представлении, что хороший, нормальный мужчина — это такой немного мачо. А мужественность связывается с силовыми характеристиками, с жестокостью и бесчувственностью. Ты просто обязан быть таким, если тебе надо убивать врага на войне и успешно охотиться. 

Сейчас вроде бы убивать дичь, чтобы прокормить семью, не надо, воевать тоже, но модель сохраняется, а мальчики все не плачут. Они живут с вытесненными чувствами и умирают в 60 лет. 

У нас в Death Cafe есть мужчины, но их мало, гораздо меньше, чем женщин — в разы. И на всевозможных группах поддержки та же ситуация. Я была на конференции по переживанию утраты, где были специалисты и горюющие люди, в основном, родители, потерявшие детей. И в основном мамы. Папы тоже потеряли детей, да. Но где они?

Возможно, групп поддержки для вдовцов нет в силу объективных причин — поскольку продолжительности жизни мужчин меньше, чем женщин. Но отцов, похоронивших своих детей, по идее должно быть столько же, сколько и женщин? 

Мне кажется, главный фактор — это все-таки отсутствие у мужчин доступа к своим переживаниям. У них нет запроса на то, чтобы встретиться со своими чувствами, узнать свою другую сторону. Если ты всю жизнь не хотел знать себя-уязвимого, если твой образ всю жизнь строился на сильном, закрывающем своими плечами все проблемы на работе, в семье, в окружении, то как ты подступишься к той стороне, которая в тебе есть, но давно уже задавлена и лишена вообще права голоса? 

В фильме Marvel «Мстители. Финал» Капитан Америка на группе поддержки рассказывает о своих переживаниях. Но мне кажется, что более популярный персонаж с точки зрения ролевой модели для мужчин — не он. Потому что Кэп слишком идеальный.

А вот Тони Старк — гений, плейбой, миллиардер, филантроп — он идеальный «мачистый» пример, более желанная ролевая модель. И вот его невозможно представить на группе поддержки. Да, в одном из фильмов у него случаются панические атаки. Но как он с ними борется? Еще большим героизмом.

Я не знаю, надо ли нам пытаться заманивать условных Тони Старков в Death Cafe и на группы поддержки. Конечно, мы можем сплясать между ними, пытаясь разговорить, доказывая, что печаль — это нормально. Но для людей 40, 50, 60 лет без запроса делать такое поздновато. Скорее они будут испытывать сопротивление, злость от того, что мы пытаемся сказать, что у них есть уязвимая сторона. 

По идее, начинать надо с детства. И мальчикам, и девочкам взрослые не должны прививать представление, что есть плохие чувства, от которых надо избавляться, а есть хорошие. Но это не сработает, если, допустим, мама будет говорить об этом, а перед глазами в качестве ролевой модели будет никогда не плачущий папа. Ребенок будет воспринимать не слова, а живой пример.

Надеюсь, со временем нам удастся разорвать этот круг. 

Павел Сапожников: «Как попросить о помощи, если даже не знаешь, как это делать?»

Надо признать — наши мужчины в большинстве своем эмоционально и чувственно кастрированы. Это глубоко одинокие и несчастные люди, особенно тех из них, кто переживают утрату.

Нам с детства говорят: ты должен быть бесстрашным, бояться нельзя. Из нас выбивают страх и любые проявления слабости, чувственности и чувствительности. Нас учат терпеть любую боль.

Я работаю в онкологическом отделении и в том числе сообщаю пациентам о паллиативном диагнозе. И очень часто во время таких разговоров вижу мужские слезы. Скорее всего — первые в жизни настоящие, глубокие слезы. Потому что с этими мужчинами впервые кто-то говорит честно. С сочувствием. Не как с мужчиной, а как с человеком.

Мужчин не учат просить о помощи — они ведь с детства слышат, что должны справляться сами. А как попросить о помощи, если даже не знаешь, как это делать? Как позволить себе?

Просить помощи — нормально. Переживать — нормально, бояться нормально, горевать, болеть, испытывать боль — нормально. И говорить о своих чувствах и говорить о своей боли с другими людьми — тоже нормально. Но когда говоришь об этом, встречаешь сопротивление. А как это делать? Что ж я за мужик тогда буду?

99% моих клиентов — это женщины. За всю практику ко мне обратились только двое мужчин. Они нашли в себе силы встретиться со мной по одному разу, и это было невероятно глубоко. Мне приходилось работать с ними, что называется, в белых перчатках, очень аккуратно, тактично, практически не притрагиваясь.

Потому что как только мужчины позволяют себе немного расслабиться и прикоснуться к своей боли, они тут же сворачиваются, прячутся в панцирь.

И в буквальном смысле с прикосновениями происходит то же самое. Вы замечали, что наши мужчины не позволяют к себе прикоснуться? Единственное прикосновение, которое мужчины оставили себе в России — это рукопожатие. Поэтому я так радуюсь, когда вижу мужчин, берущих на руки детей. Это значит, что мы движемся в сторону близости — между людьми, между родителями и детьми, в парах. Я не знаю, что это — наследие долгой войны, когда нельзя было что-то чувствовать, нужно было только выживать? Послевоенных лет? Но только сейчас мы начинаем понимать, насколько важно чувствовать, и как разрушительно бывает, если у нас этой возможности нет.

В больших городах, пожалуй, ситуация постепенно меняется. Но я живу на Урале, это суровое место с суровыми людьми. Тут изменения происходят очень медленно. 

Но и у нас в Екатеринбурге начал работать равный консультант для онкологических пациентов. Это помогающий специалист, у которого тоже есть онкологический диагноз. Наш консультант  — настоящее сокровище. Он работает с мужчинами и у него всегда аншлаг. Очень мало слов, но каждое слово заряжено, оно очень сильное. Я вижу, как он подбирает эти слова. И как они влияет на людей. Слушатели даже двигаются на своих стульях, стемясь оказаться поближе к спикеру. Вот насколько не хватает поддержки.

Да, я вижу, что мужчины приходят в учебные группы для психологов, в помогающие профессии, и это хороший знак. Это значит, что молодые в основном мужчины движутся в сторону чувствительности. Становится больше фильмов про то, что мужчины тоже люди, что они тоже чувствуют. И это хорошо, радостно.

Сейчас, когда я работаю с мужчинами, мне иногда приходится предлагать им посмотреть на специальную «палитру чувств» — бумажную карту, где перечислены самые разные чувства. Чтобы они могли прочитать и примерить на себя, что они в данный момент испытывают.

Мне запомнился один парень, он зацепился за слово «трепет», долго расспрашивал, что это за слово, что это за чувство. Он рылся в словарях, думал. И вот, когда у него вот-вот должен был родиться ребенок, он пришел ко мне и со слезами на глазах спросил — скажите, то, что я чувствую, это оно и есть? Это тот самый трепет? Вы понимаете? Мужчины не знают, что чувствуют, не знают даже названий чувств. 

Мне кажется, должно в конце концов появиться предложение специально для мужчин, переживающих утраты. Проект, который будет громко звучать — так, чтобы о нем слышали, знали... Может быть онлайн-группа, возможно даже без лиц, общение только голосом. Я бы, пожалуй, попробовал это сделать.

Валерий Першуков: «Мужчины почти не просят помощи, пережив утрату. Они каменеют внутри»

Я работаю в паллиативе уже пять лет. Начинал волонтером, потом долго был координатором. Это тот человек, который отвечает за всю немедицинскую помощь пациенту в хосписе и в том числе общается с его родственниками. 

Мне сложно приводить какие-то статистические данные, но я вижу, что пациенты-мужчины требуют особого подхода. Они не менее эмоциональны: у них больше, чем у женщин, запретов на выражение чувств, связанных со слабостью, слезами, просьбами о помощи. 

У нас в хосписе проводят концерты (во время пандемии концерты отменены — прим.ред), и мы вывозим лежачих пациентов в холл, чтобы они могли послушать музыку прямо на кроватях. Иногда видишь, как мужчины, слушая «старые песни о главном», начинают рыдать. Я стараюсь в такие моменты подходить к ним.

Они иногда пытаются прятать свои слезы, стесняются. А я так легонько им руку на плечо кладу — я тебя понимаю, я бы тоже. И, видя, что ситуация вроде бы разрешает проявлять чувства, они перестают сдерживаться.

Но чаще, конечно, они держат эмоции при себе. Мужчины почти не просят помощи, пережив утрату. Они каменеют внутри. Недавно у нас был пациент, парень 22-х лет. У него в этом году была запланирована свадьба с девушкой, но он попал к нам почти в коме — такой скоротечный рак. Мама с папой были у него в палате постоянно, круглые сутки. Мама рыдала, убивалась, но мы с ней разговаривали и она шла на контакт. А вот отец — окаменевший, только глаза распахнутые. И молчит. Или жену успокаивает, потому что ему положено успокаивать: «Да ладно, перестань».

На моей памяти был только один мужчина, потерявший жену — она лежала у нас короткое время, а он за ней ухаживал. Потом он звонил года два — время от времени. Благодарил, спрашивал, как дела, немного рассказывал о себе — и всегда очень сдержанно. О какой-то помощи не просил, а я просто его выслушивал. 

Я думаю, что в самом конце, когда у мужчин уже просто не остается сил на то, чтобы сдерживаться и бодриться, они позволяют себе настоящие чувства. И им становится очень важна близость тех, кто их поддерживает.

Была у нас еще одна история: парень в 23 года уходил от быстрого рака. Его семья вела себя, если так можно сказать, не совсем верно. Они его хором бодрили, говорили: вот полежишь тут, тебя приведут в порядок и потом сделаем операцию, вылечишься, все будет хорошо. При этом всем было очевидно, что это не так, и самому парню тоже. Пациенты всегда видят такую игру, фальшь. 

Получается, этого парня бросили в одиночестве в таких обстоятельствах, никто с ним не говорил о том, что происходит. И он сам отказывался говорить с врачами о смерти. Отказался говорить и с психотерапевтом — от нее вообще закрылся одеялом. Я с ним тоже начинал разговор, очень осторожно, и он не захотел. Тогда я ему сказал: у тебя есть мой телефон, можешь мне звонить днем, вечером, ночью, без проблем. Можем помолчать, поговорить о чем угодно. Ты мне позвонишь, если будет надо? Он согласился. Ну, говорю, давай закрепим договор, я тебя за руку возьму и пожму. А он руку отдернул, говорит — нет, не надо. Такая инстинктивная реакция была, он весь отпрянул. Настолько не хотел или боялся помощи.

А в свой последний день, когда было ясно, что он умирает, он всех, кто был рядом, просил держать его за руку. Чтобы было не так страшно. Он сумел выйти из своего одиночества и был не один. Даже попросил, чтобы его вывезли в холл. Мы ему сделали «лежбище» на огромном диване из подушек и одеял, отгородили ширмой. 

Была еще одна очень светлая часть этой истории. К этому парню часто приходил его друг, с которым они были знакомы с детского сада. Этот друг держал парня за руку в его последние минуты. В какой-то момент он решил, что уже все, выскочил из-за ширмы ко мне. Я заглянул и говорю — ну, пока он еще жив. Если можешь, посиди с ним еще, для него это важно, и для тебя тоже. Если не можешь — ничего страшного, тогда я посижу, подержу его за руку. Этот друг решил, что он сможет сам. Сидел, держал своего товарища за руку, гладил по короткостриженной голове. А потом, когда тот умер, вышел с очень спокойным лицом. 

Мы не знаем этого точно, но я думаю, что наш пациент в последние минуты мог не слышать прикосновения, слова, но чувствовал, что с ним рядом был кто-то близкий. И для его друга это тоже было важно — что он был до последнего, что он выдержал. Знаете, не у каждого человека есть тот, кто будет рядом вот прямо до последнего. 

Этот друг, кстати, к нам приезжал несколько раз — веселый такой, жизнерадостный. Он у нас с медсестрой познакомился и навещал ее. И каждый раз благодарил нас за все. 

Я думаю, мы не можем просто взять и разрешить мужчинам чувствовать, быть слабыми и принимать помощь. Но если будет открытая, декларируемая возможность для мужчин посещать группы поддержки — постепенно все будет меняться.

Сейчас уже нормально обращаться к психологам. Конечно, если открыть такие группы — не факт, что мужчины преодолеют барьер и будут записываться. Но что-то же надо делать?

У нас и тема смерти в целом табуирована. Да, сейчас с этим лучше, чем 15 лет назад, но табу все еще есть. И, наверное, это параллельные процессы — если в обществе будет спокойно обсуждаться то, что касается смерти, то станет возможно и спокойно говорить о своих переживаниях, мыслях, чувствах об этом. 

Вам может быть интересно:

У пожилых горе — особенное. Как помочь своим немолодым родителям справиться с потерями и переживаниями.

«Я словно прокаженная». Что дают вдовам группы поддержки. Психолог Елена Картавенко рассказывает, почему общение в кругу людей, имеющий схожий опыт потери, может помочь жить дальше.

Тест. Умеете ли вы утешать человека в горе? Чужое горе обезоруживает, пугает, заставляет отдаляться. Как поддержать человека и не сделать ему еще больнее?

«Перинатальная потеря — особый вид горя». Что переживают родители, столкнувшиеся с перинатальной потерей, потерей беременности, и как их поддержать.

Материал подготовлен с использованием гранта Президента Российской Федерации, предоставленного Фондом президентских грантов.

Использовано стоковое изображение от Depositphotos.